Внимание!
воскресенье, 26 июля 2020
26.07.2020 в 13:09
Пишет fandom Rus_Rock 2020:fandom Rus_Rock 2020. Мастер-постURL записи
Полные версии фанмиксов из визитки:
Rus_Rock о гете
Rus_Rock о слэше и феме
Rus_Rock об алкоголе
Фанмикс нерейтинговых драбблов и мини: здесь
Проголосовать за драбблы и мини рейтинга G-T (G-PG13) можно в гуглформах до 29.07.2020.
Nautilus Pompilius
В этой степи (мини)
Титаник (драббл)
Стриптиз (драббл)
Агата Кристи
Титаник (драббл)
Всё, как он сказал (драббл)
Аквариум
Лой Быканах (мини)
Би-2
Всё, как он сказал (драббл)
Король и Шут
Кукла колдуна (мини)
Барышня и хулиганы (мини)
Кукрыниксы
Ангел с грязным лицом (мини)
Мельница
Барышня и хулиганы (мини)
Холодно (драббл)
Мумий Тролль
Прогулка (драббл)
СерьГа
Добраться дотемна (драббл)
Ю-Питер
Восхождение (драббл)
Фанмикс нерейтингового визуала: здесь
Проголосовать за визуал рейтинга G-T можно в гуглформах до 03.08.2020.
Ария
Но я не враг твой, я твой друг (коллаж)
Кипелов
Черная звезда (арт)
Крематорий
Геенна Огненная ждет гостей (арт)
Кукрыниксы
Болен злом (арт)
Марко Поло
Самурай (арт)
Немного Нервно
Хороший человек (арт)
Пикник
Глаза очерчены углем (арт)
РПФ
Вадим Самойлов (арт)
Глеб Самойлов (арт)
Глеб Самойлов 1992 года разлива (арт)
вторник, 14 июля 2020
пятница, 29 мая 2020
четверг, 30 мая 2019
b>Название: Тихие игры под боком у спящих людей
Автор: Лис с серебристым мехом
Бета: Анонимный доброжелатель
Размер: 8400 слов
Жанр: аналитика
Рейтинг: PG
Краткое содержание: «Тихие игры» – песня не самая известная и не самая популярная у Нау, притом весьма темная по смыслу. Однако Бутусов пел «Тихие игры» практически на каждом концерте на протяжении двадцати с лишним лет. На каждом концерте на протяжении двадцати с лишним лет. Значит, «Тихие игры» по какой-то причине очень важны для своего создателя. И, следовательно, помимо наиболее логичного, эта песня имеет для ВГ какой-то дополнительный смысл. Автор аналитики попытался понять, какой именно.
читать дальше«Тихие игры» – песня не самая известная и не самая популярная у Нау, притом весьма темная по смыслу. Самое простое объяснение маленьких секретных делишек, которыми мальчики занимаются по ночам, когда все спят, известно и мне. Что ж, логично. Может, оно и так.
Я долго придерживался самой популярной гипотезы. А потом получил доступ в Интернет – и обнаружил там много записей концертов Нау и Ю-Питера. И выяснил, что Бутусов пел «Тихие игры» практически на каждом концерте на протяжении двадцати с лишним лет. На каждом концерте на протяжении двадцати с лишним лет. Не слишком ли много чести случайной песне о маленьких секретах маленьких мальчиков? При этом в хулиганство Бутусов может, умеет, практикует. Даже сейчас – послушайте, как на диске 2017 года он совершенно отвязно исполняет «Казанову». А вот «Тихие игры» ВГ всегда пел без всякого хулиганства, очень спокойно и даже отстраненно. Как «Бриллиантовые дороги», например.
Если предположить, что Бутусов хотел исполнять на концертах не только песни на стихи Кормильцева, но и на свои собственные стихи, – все равно не получается. И «Шар цвета хаки», и «Хлоп-хлоп», и «Синоптики» порадовали бы большинство зрителей гораздо сильнее. Но Слава пел «Тихие игры». Практически на каждом концерте. Больше двадцати лет.
Есть и еще одна странность. В середине 2000-ых уже существовали фансайты группы. Там обсуждали смысл песен, в т. ч. и «Тихих игр». Большинство поклонников поняли песню самым логичным образом. Однако это не помешало Бутусову именно «Тихие игры» спеть дуэтом вместе с юным участником благотворительного проекта «Подари жизнь». Не слишком ли сомнительный контент у песни, чтобы исполнять ее вместе с ребенком? А ведь тогда Бутусов был уже очень верующим человеком…
Из всего вышеперечисленного следует непреложный факт. Именно «Тихие игры» по какой-то причине очень важны для своего создателя. Невероятно важны.
И, следовательно, помимо наиболее логичного, эта песня имеет для Бутусова какой-то дополнительный смысл.
Чтобы понять, какой именно, следует, наверное, вспомнить обстоятельства, в которых данная песня была написана.
И обязательно учитывать тот факт, что, несмотря на внешность сказочного принца и пафосность большинства песен, Вячеслав Бутусов (как и Илья Кормильцев) обладает незаурядным чувством юмора. Собственно, пафос в песнях Нау и «Ю-Питера» проходит на ура именно потому, что авторы их песен очень хорошо чувствуют необходимую и достаточную меру пафоса.
Именно «Наутилус» превратил русский рок из музыки маргиналов в музыку, которую узнали и полюбили все. Началось все осенью 86-ого, вскоре после записи альбома «Разлука». В отсутствие всякого шоу-бизнеса, при вполне еще живой цензуре провинциальная самодеятельная команда без официальной раскрутки стала голосом своего поколения. К началу 88-ого песни Нау звучали уже из каждого утюга.
Однако почти сразу же начались проблемы. Критики требовали от группы новых песен – а они не сочинялись, что было вполне логично в условиях полного слома старой жизни, переоценки ценностей, постоянных разъездов и концертов. Новая программа Нау (ее можно услышать на дисках «Отбой» и «Раскол»), составленная из немногих новых, а также не вошедших в «Разлуку» старых песен, не взлетела. Зрители приходили, хлопали, но все равно больше любили хиты из «Разлуки» и «Я хочу быть с тобой». Удивляться тут нечему: один из самых культовых альбомов русского рока и поныне остается одной из величайших вершин в истории отечественной культуры. Но понять, что на таком уровне не может удержаться никто, в 88-ом было невозможно.
Ко всему вышеперечисленному следует прибавить потоки грязи, вылитые в ту пору на Нау журналистами рок-самиздата – не официальными журналюгами, строчившими заказухи по приказу начальства, а своими в доску, которые еще совсем недавно сидели в одном окопе с рокерами и при внезапном похолодании могли сесть в тюрьму вместе с ними. Нау осуждали за выступления по ТВ и на стадионах, за всенародную любовь, за способность на равных конкурировать с попсой – словом, за все то, что и сделало русский рок самым авторитетным жанром отечественной музыки рубежа тысячелетий. А поскольку такой успех выпал на долю немногих, Нау осуждали и те, кто завидовал команде, и те, кто искренне считал, будто выступления по ТВ и победа в хит-парадах над попсой подрывают престиж рокеров. Хотя если бы не это вот все – русские рокеры по-прежнему выступали бы исключительно на квартирниках и в микрозалах. Увы, иногда правде, чтобы победить, нужны не дни, а годы.
По общему мнению, именно все вышеперечисленные факторы стали причиной роспуска Нау, осуществленного Бутусовым осенью 88-ого.
Хотя, на мой взгляд, главной причиной были совсем иные проблемы.
Впервые у Вячеслава Бутусова от перенапряжения голосовых связок пошла горлом кровь в июне 86-ого – в ночь накануне I фестиваля свердловского рок-клуба. Слава тогда пел в двух группах: в своем Нау и в «Степе», созданном рокерами старшего поколения. Репетиции двух команд поставили одну за другой – так ведь проще, правда? Слава все спел – а ночью у него пошла горлом кровь. Но переоценить значение I фестиваля свердловского рок-клуба совершенно невозможно; кто жил тогда, тот понимает; остальных прошу поверить на слово. На следующий вечер Слава вышел и спел за Нау. Через сутки вышел и спел за «Степ». В таком полуразобранном состоянии был признан лучшим вокалистом фестиваля.
В августе 86-ого наусы записали «Разлуку». И все заверте… Концертов с каждым месяцем становилось все больше. Сначала – в основном на бесплатных рок-фестивалях в разных городах СССР. Осенью 87-ого наусы ушли с официальных работ и начали профессиональную деятельность под эгидой только-только созданного кооператива (официально признанные певцы и некоторые рокеры сотрудничали исключительно с государственными филармониями и концертными организациями). Для того времени это было примерно так же, как сейчас продать все имущество ради переезда на Луну.
Концертов было много, и отнюдь не только из-за денег, хотя семьи кормить требовалось в любом случае. Именно осенью 87-ого опять пошли разговоры о том, что рок надо запретить, а рокеров – изолировать. Наусы наверняка прекрасно понимали: в лагере, умирая от голода и пневмонии, они будут жалеть не о незаработанных деньгах, а о том, что не спели свои песни людям, которые очень хотели их услышать. Поэтому Слава раз за разом выходил на сцену, внутренне готовый к тому, что именно этот концерт может стать для него последним.
За такое отношение к голосу рано или поздно должна была наступить расплата. По всему получается, что она пришла поздней осенью 88-ого.
К счастью, все оказалось не так жутко, как могло бы. Во-первых, именно тогда был один из тех редких периодов, когда на руках у Бутусова имелось по-настоящему много денег. Лечение за границей советским людям в ту пору было еще абсолютно недоступно, но оплатить услуги лучших советских специалистов он мог.
Во-вторых, оказалось, что проблемы хотя и серьезны, но поддаются лечению. Дело в том, что на пике карьеры Слава попросту пел не своим голосом – и, возможно, даже не догадывался об этом, поскольку не имел никакого музыкального образования.
Певческий голос ВГ – лирический баритон (как, кстати, и у Юрия Шевчука). Но пел Слава скорее тенором (если не альтом), потому что его кумиры Роберт Плант и Йен Гиллан – тенора. (А самый известный тенор русского рока – Валерий Кипелов.) Понятно, что ни к чему хорошему это привести не могло.
Одновременно с лечением следовало еще и научиться петь «по науке» – и просто поставить голос. Да, вплоть до первого распада группы Бутусов пел непоставленным голосом. Любителю можно и так, а профессиональному певцу без технической базы нельзя.
Так что лично я не сомневаюсь: конец 88-ого и большую часть 89-ого Слава посвятил лечению и учебе. Денег хватало на то, чтобы самые именитые специалисты не чувствовали себя униженными, подстраиваясь под график супермодной рок-звезды. А учиться Слава умел всегда. При этом в обыденной жизни, в отличие от большинства рок-звезд, не позволял себе ни хамства, ни эпатажа.
Понятно и то, почему Бутусов молчал о происходящем. СМИ тогда было мало, а Нау находился в зените славы; если бы люди узнали, что у Славы проблемы со здоровьем, то приписали бы суперзвезде все болезни, включая родильную горячку. А уж какой вой бы поклонницы подняли! Вполне логично, что ВГ предпочел молчать.
И только успокаивал всех: «Не волнуйтесь, все хорошо, мы просто готовим новый альбом». Кстати, эти успокоения в свое время потрясли меня едва ли не больше, чем новость о роспуске Нау. Если группа на вершине успеха вдруг распадается – ничего хорошего тут нет, так почему бы не объяснить все подробно? Только сейчас понимаю, почему нельзя было это сделать. А для Бутусова новость о том, что он сможет петь дальше, пусть и потеряв навсегда самые высокие ноты, наверняка оказалась одним из самых приятных известий за последние несколько лет.
Так что с точки зрения Славы все действительно было замечательно, тем более что на рубеже 88-ого-89-ого годов он восстановил отношения с очень важными для себя людьми.
Начать нужно с того, что помочь в работе над новым альбомом Бутусову согласился Александр Пантыкин. Ради этого он приехал из Свердловска в Москву.
БГ на рубеже 70-ых-80-ых годов создал питерскую рок-тусовку и в целом культурную матрицу, в которой мы все живем. Александр Пантыкин в то же самое время создал свердловскую рок-тусовку.
Началось все в конце 70-ых с широко известной в узких свердловских кругах группы «Сонанс». Именно там начала певческую карьеру Настя Полева.
Потом «Сонанс» распался. Большинство его участников создали группу «Трек».
Пантыкин остался в одиночестве. Но не пропал, а создал группу Урфин Джюс и нашел двух талантливых мальчишек –Егора Белкина и Владимира Назимова. Поскольку самый известный на тот момент рок-поэт тоже ушел в «Трек», Пантыкин нашел местного самородка, который в основном занимался переводами, а в свободное время стихи сочинял.
Как выяснилось вскоре, самородок обладал очень сложным характером и при любых разногласиях начинал орать:
– Если вы не сделаете, как я сказал, я заберу у вас все свои стихи, и вы останетесь ни с чем!
Ужасные угрозы, правда, никогда не выполнялись, а другого поэта искать было некогда (да и не факт, что он оказался бы более сговорчивым). Так что со временем к самородку все привыкли.
Именно с песнями на стихи самородка «Урфин Джюс» стал самой успешной свердловской рок-группой начала 80-ых, а Егор Белкин признавался лучшим лид-гитаристом на всесоюзных рок-фестивалях.
Именно Пантыкину в конце 82-ого года принесли свой первый, совсем еще «сырой», альбом студенты Архитектурного института Слава Бутусов и Дима Умецкий. Пантыкин пришел в восторг и познакомил перспективных мальчишек с тогдашней свердловской рок-тусовкой.
Среди всех свердловских групп именно «Урфин Джюс» принял на себя самый страшный удар во времена правления Черненко, когда начались гонения на рок. Однако Пантыкин не сдавался. Услышав альбом талантливого парня из другого города и узнав, что в родных местах этого парня недавно избили до полусмерти, Пантыкин раздобыл телефон незнакомца, вместе с Кормильцевым и Бутусовым позвонил ему и от имени городской рок-тусовки пригласил пожить в Свердловске, пока все не утрясется. Тот согласился, приехал и даже некоторое время поиграл в составе «Урфин Джюса». Однако вскоре группу официально распустили.
Увы, после потепления «Урфин Джюсу» так и не удалось повторить прежний успех. Новые проекты Пантыкина тоже звучали не слишком громко. Однако его авторитет в свердловской рок-тусовке по-прежнему был непререкаем.
А вот отношение к Нау у рокеров города буквально за несколько месяцев 87-ого года сменилось с искренней радости за чужой успех до уверенности, что они и без Нау кое-что могут. Перемены были скорыми – и честно говоря, пугающими. Потому-то Нау и переехал в конце 87-ого из Свердловска в Москву: возвращаться было попросту некуда.
Значение того факта, что Пантыкин в труднейшей жизненной ситуации поддержал своего ученика, переоценить сложно.
Правда, во время совместной работы быстро выяснилось, что в музыкальном отношении создатель свердловской рок-тусовки так и остался в начале 80-ых и мало чем мог помочь Славе с технической точки зрения. Однако поддержка человека, без которого Нау вряд ли состоялся бы, в любом случае стоила очень дорого.
Не менее (и даже более важным) для Славы было то, что он наконец восстановил отношения с Дмитрием Умецким. Если бы не Умецкий – Нау, наверное, не было бы вообще.
Именно Умецкий два года уговаривал Славу создать рок-группу – и в конце концов добился своего. Начиналось все вполне банально – с выступлений на дискотеках в колхозах, где «на картошке» трудились студенты. Парни из безымянной еще группы исполняли развеселые каверы знаменитых советских хитов.
Потом Слава и Дима записали первый альбом со своими собственными песнями, показали его Пантыкину – и все заверте…
В годы гонений власти на рок Наутилус состоял из двух человек – Славы и Димы. Они не сдались и пережили трудные времена. Именно Дима, четко понимая недостатки Славы как рок-вокалиста, сумел преобразовать их в достоинства и превратил Нау в самую стильную группу своего времени.
Достигнув огромного для провинциальной группы успеха, наусы отправились искать счастья в Москву. Там основатели группы практически сразу же поссорились. Дима не хотел участвовать в сборных концертах вместе с попсой и считал, что лучше подождать более благоприятных возможностей для выступлений, а пока записать новый альбом. Слава полагал, что нужно цепляться за любую возможность показываться публике. Закончилось все тем, что в феврале 88-ого Дима поставил Славе ультиматум. Слава его отверг, и Дима ушел из группы. Замену ему нашли быстро. Наутилус начал восхождение к всесоюзному успеху.
Достигнув его, Слава столкнулся с вполне логичным вопросом: что делать дальше? И не находил ответа. Слава знал, как выживать в сложных обстоятельствах, как записывать альбомы без студии, техники и музыкантов, как петь через несколько часов после горлового кровотечения. Но не знал, как должна звучать и что вообще делать рок-группа всесоюзного значения.
Как оказалось, это знал Дима. По его мнению, «Наутилусу» следовало сняться в кино, что было вполне логично. В 88-ом гремела «Асса» Сергея Соловьева, «Игла» Рашида Нугманова, «Рок» Алексея Учителя – фильмы, в которых снимались советские рокеры, в основном ленинградцы и москвичи.
Наутилус оказался на обочине на этом празднике жизни, вот Умецкий и решил восстановить статус-кво. Был готов сценарий на полузапрещенную тогда религиозную тематику – его создала жена Умецкого Алена Аникина. На картину с суперзвездным в ту пору Наутилусом спонсоры готовы были дать большие деньги. Нашелся и режиссер – Виктор Титов, создатель легендарной комедии «Здравствуйте, я ваша тетя!». Кормильцев оценил сценарий очень высоко и написал для саундтрека к будущему фильму множество стихов.
Многие осуждают Аникину за то, что она лезла поправлять стихи Кормильцева и Бутусова. Но на мой взгляд, автору сценария виднее, какими именно должны быть песни в ленте, созданной на его основе, тем более что сами наусы тогда почти ничего не знали о кинематографе.
Именно в пору сотрудничества с Аникиной и были написаны «Тихие игры».
В общем, все было хорошо. Слава лечил голос, учился петь «по науке» и вместе с давними и надежными друзьями создавал новый альбом. Подготовка к съемкам шла полным ходом. Будущее казалось ясным и определенным.
А потом пришла БЕДА. Беда настолько жуткая, что все, кто знал ее подробности (даже журналисты), молчали.
Итог жутких событий очевиден всем. Дороги Вячеслава Бутусова и Дмитрия Умецкого разошлись навсегда. Более того, Умецкого никогда и ни при каких обстоятельствах не приглашают ни на какие мероприятия, связанные с Нау. Крайне редко бывает так, чтобы один дурной поступок полностью перечеркнул все хорошее, что сделал человек раньше. Но это как раз такой случай.
Инфу слил (что вполне в его характере) Илья Кормильцев – в 95-ом, в разгар очень серьезного конфликта со Славой, проболтался почти незнакомому журналисту. Но (и это тоже вполне в характере Ильи Валерьевича) почти незнакомый журналист вскоре после этой беседы с Кормильцевым стал суперлояльным по отношению к Нау и рассказал об услышанном лишь в конце 2000-ых, когда Бутусов был уже безоговорочной легендой. Для легенды такого масштаба мелкие детали биографии уже не имели никакого значения.
А все действия Умецкого, предпринятые после того страшного случая, закончились ничем. Провалился сольный альбом. Не получилось с кинематографом. Абсолютно незамеченным остался саундтрек к фильму второй половины 2000-ых, для которого Умецкий писал песни на стихи Кормильцева. И, по-моему, это абсолютно логично. Есть поступки, которые невозможно искупить ничем.
Вполне логичным кажется и то, что песни с альбома к так и не снятому фильму Слава не исполнял никогда (там еще была и чехарда с авторскими правами). Исключение только одно – «Тихие игры».
Что помогло Славе пережить этот ужас? Поддержка друзей.
Девушка по имени Анжелика, с которой Бутусов познакомился еще в благополучное время и оставил ради нее первую семью. Вряд ли тогда кто-то мог предположить, что роман рокера и фотомодели, банальный до неприличия, завершится не скандальным расставанием, а благополучным многолетним семейным союзом.
После окончательного разрыва с Умецким Слава переехал в Ленинград, пригласил в новый состав Нау исключительно питерских музыкантов и начал готовить новый альбом «Наугад». Из саундтрека к так и не созданному фильму в него вошли лишь «Тихие игры».
Песни из нового альбома Слава начал исполнять в начале 90-ого. Публика приняла их в штыки. Очень уж велик был контраст между Нау-87 – группой, которая знала о жизни и людях все и сломала эпоху через колено, – и исполненным отчаяния и безнадежности Нау-90.
Время все расставило по местам. «Черных птиц» попиарил Алексей Балабанов в «Брате», «Падшего ангела» – Сергей Лукьяненко в «Дневном дозоре». Теперь альбом «Наугад» считается вполне логичным этапом в истории великой группы. Но в 90-ом этот альбом показался многим полным провалом, что очень порадовало журналистов-хейтеров Нау. Ситуацию усугубило то, что от неопытности, отчаяния и растерянности Слава совершил много ошибок.
Попытки пробиться на Западе – в США и Германии – завершились абсолютной неудачей. Это было вполне закономерно для русского рока, но в 90-ом многие советские рокеры еще жили несбыточными надеждами.
По результатам самого авторитетного советского хит-парада – «Звуковой дорожки» газеты МК за 1990-ый год – «Наутилус Помпилиус» был признан разочарованием года.
К творческим неурядицам добавились личные. Анжелика ждала ребенка, что создавало множество проблем в 1990-ом году, когда даже в самых крупных городах Союза с прилавков исчезли абсолютно все товары. Дочь от первого брака тяжело заболела, и врачи в Свердловске долго не могли поставить девочке верный диагноз.
Время между тем шло своим чередом. Гибель Виктора Цоя разделила эпоху на «до» и «после».
Зрительский спрос на русский рок был очень велик. Другие группы (в первую очередь «Алиса» и «ДДТ») теперь тоже регулярно собирали стадионы. Участники культовых команд на собственном опыте поняли, какой это тяжелый труд, и осознали, насколько сложно пришлось первопроходцам, начинавшим в ту пору, когда шоу-бизнеса в Союзе не было как такового. И задумались, что, собственно, плохого в том, чтобы за тяжелый труд, очень нужный миллионам людей, зарабатывать большие деньги.
Мнение рок-тусовки по данному вопросу окончательно определилось в начале 91-ого. Отныне самиздатовских журналюг, стыдивших рокеров за высокие гонорары, рокеры гнали пинками под зад. Впервые после воссоздания «Наутилус» выступил на большом сборном рок-концерте («Рок против террора» в Москве) в апреле 1991-ого. С тех пор место Нау в рок-тусовке не оспаривалось никем, кроме совсем уж оголтелых хейтеров.
Но почти полтора года между катастрофой и «Роком против террора» надо было как-то пережить. Вряд ли Бутусову это удалось бы без поддержки Ильи Кормильцева. Он был в курсе проблем Славы и помогал, чем мог. А мог немало.
Когда слушаешь альбом «Наугад», кажется, что все новые песни, созданные на стихи Кормильцева, в той или иной мере отражают проблемы, с которыми тогда столкнулся Бутусов. Есть песни на осознание масштаба катастрофы. Есть песни, помогающие выкрикнуть боль и страх. Есть песни, предназначенные для собирания сил.
При этом Илья Валерьевич, обладатель широчайшего кругозора и прекрасно подвешенного языка, с огромным удовольствием рассказывал всем, что стихи, на которые положены новые песни Нау, посвящены родным его знакомых и близким его друзей. Не сомневаюсь, если Слава когда-нибудь задавал Илье вопросы об этих стихотворениях, то получал аналогичный ответ.
А самая лучшая песня Нау того времени посвящена не менее важной задаче – осознанию опыта 1986-ого-1988-ого годов. История Нау – самодеятельной провинциальной группы, вознесшейся на вершину всесоюзного успеха, – абсолютно невероятна. Размышляя об этом, Слава не мог не думать, как такое могло случиться и почему произошло именно с ним. Что в нем особенного? Кто он такой? Что он такое?
На все эти вопросы Кормильцев дал исчерпывающий ответ в своем стихотворении «Люди». Нужно понимать степень ехидства и язвительности Ильи Валерьевича, чтобы оценить четкость и вежливость его формулировок.
Люди ведь и в самом деле очень разные. Есть невероятные таланты – и есть обладатели способностей гораздо ниже среднего. Есть сказочные красавцы – и есть те, кто не может похвастаться внешними данными. Есть люди исключительного благородства и порядочности – и есть настоящие мрази. И по какой бы шкале ни оценивать любого человека – он окажется в середине списка. Конечно, судьбу, скажем, Вячеслава Бутусова не назовешь самой обычной – но есть немало судеб, гораздо более удивительных. Так что нужно просто жить, как живется, и не заморачиваться из-за ерунды.
Однако именно эту гениальную песню Бутусов не исполнял несколько десятилетий и начал петь лишь в 2017 году. И вообще, песни из альбома «Наугад», способные помочь в самых разных жизненных ситуациях, он в последующие годы не исполнял практически никогда. Единственное исключение – мутные и невнятные «Тихие игры».
Дойдя до этого места в своих размышлениях, я неслегка озверел. И понял, что абсолютно не способен понять чужую логику. И решил больше не пытаться понимать ее, а заняться чем-то более полезным.
Но напоследок решил применить те же логические построения к группе с очень сходной творческой судьбой. И посмотреть, что получится.
Если бы Вячеслав Бутусов специально подыскивал наиболее подходящее время для отдыха, лечения и учебы, то не мог найти лучший период, чем конец 1988-ого-1990-ый годы.
Конец 86-ого-конец 88-ого – это время, когда над огромной страной взлетел сказочно прекрасный фрегат под названием «Наутилус Помпилиус», затмивший все остальное. Этот невозможный, невероятный взлет абсолютно нельзя было остановить. Чудесный корабль плыл по небу, словно по воде, и брал крепости одну за другой
А в конце 88-ого над одной шестой частью суши так же мощно и непобедимо засияла звезда по имени «Кино». И ее неземной свет было невозможно затмить абсолютно ничем.
История успеха «Кино» – внезапный взлет, всесоюзная популярность, дикий рев хейтеров – практически аналогична истории успеха Нау. Отличий только два.
Во-первых, «Кино» было вторым. Оно шло по следам Нау и знало, что бывает и так. Последователям всегда проще, чем первопроходцам.
Во-вторых, все участники «Кино», как и Виктор Цой, понимали, что такой успех не может быть вечным. (Наусы золотого состава, наоборот, считали, что это и есть та цель, к которой они стремились, были готовы всю оставшуюся жизнь выступать с песнями из «Разлуки» и не понимали, отчего Слава так тревожится.) Но вариантов дальнейших действий в любом случае было немного. Чем бы ни решило «Кино» заняться в дальнейшем – попытаться пробиться на Западе, снова попробовать свои силы в кинематографе, просто сесть и записать новый альбом – для всего этого нужны были деньги. Деньги можно было заработать, давая концерты на стадионах. Стадионы заполняли люди, которые очень-очень хотели услышать песни «Кино» вживую. Данное положение вещей глубоко возмущало самиздатовских рок-журналистов, считавших, что рокеры должны давать концерты исключительно за портвейн с закусью.
А за внешней уверенностью участников супергруппы скрывалась точно такая же тревога и страх перед будущим, как и у Вячеслава Бутусова несколько раньше. Причины для тревоги имелись очень серьезные.
И Нау, и «Кино», и все прочие русские рок-группы взлетели к вершинам успеха благодаря своим песням на социальные темы. Будущие легенды рока ходили по тем же улицам, что и остальные советские люди, стояли в тех же очередях, по утрам и вечерам давились в том же общественном транспорте. И – совсем еще молодые парни – в своем творчестве запечатлели жизнь родной страны с такой снайперской точностью, которая была недоступна старшему поколению.
Но, став звездами, рокеры утратили связь с жизнью, радостями и трудностями обычных людей. Теперь кумиры миллионов смотрели на своих поклонников из окон спецавтобусов и люксовых номеров гостиниц. И еще с арен стадионов, откуда зрители на трибунах казались маленькими, как муравьи.
О трудностях обычных людей легендарные рокеры узнавали лишь из рассказов немногих друзей, сохранившихся из прошлой жизни, – тех, кто не стал завидовать чужому успеху и принижать его. Но о том, что не касается тебя лично, гораздо сложнее рассказать, чем о том, что задевает непосредственно. Именно поэтому легенды рока, сумевшие пережить неизбежное падение после первого успеха и осмыслить свой опыт, вновь взлетели на звездный небосклон с песнями философскими и лирическими, а не социальными.
Но чтобы взобраться на новую вершину, сначала надо спуститься с прежней и начать новое восхождение. И, разумеется, период надира всеми переживается очень болезненно.
Если для Нау надир – это «Наугад», то для «Кино» – «Черный альбом». И – сюрприз-сюрприз! (нет) – все признаки надира там имеются.
«Кукушка» – это воплощенный страх. «В городе мне жить или на выселках» – Виктор Робертович, как и все представители андерграунда, очень хорошо знал: советская власть высылала неугодных жителей больших городов на 101-ый километр. В начале 90-ых вероятность репрессий против рокеров резко уменьшилась, но не исчезла совсем. У страха имелись веские причины.
А «Муравейник» – классический пример ремонта съехавшей крыши. Рост Виктора Робертовича – 184 см. С такой высоты люди действительно кажутся маленькими, как муравьи, на них волей-неволей смотришь сверху вниз.
Вот Виктор Робертович и напоминал себе, что ничем не отличается от других. Если жизнь – это муравейник, то он сам – один из муравьев, только и всего.
Муравейник живет.
Кто-то лапку сломал – не в счет,
А до свадьбы заживет.
А помрет – так помрет…
И мы могли бы вести войну
Против тех, кто против нас,
Так как те, кто против тех, кто против нас,
Не справляются с ними без нас…
Я не люблю, когда мне врут,
Но от правды я тоже устал,
Я пытался найти приют,
Говорят, что плохо искал…
Очень жесткая и очень страшная песня.
Виктор Робертович действительно очень устал, но понимал: на войне, которую вело его поколение, без него не справятся. И снова и снова шел в бой, несмотря на смертельную усталость. А попутно вправлял сам себе мозги, ни на миг не позволяя себе забыть: он всего лишь один из миллионов людей, не более того. На такое способен лишь исключительно сильный и мужественный человек. Останься Виктор Робертович в живых – возможно, вся история современной России сложилась бы иначе.
Получается, что самой болевой точкой Виктора Робертовича было желание смотреть на других свысока – и нет в этом ни стыда, ни позора, потому что легендарный рокер прекрасно понимал, что это неправильно, и боролся со своими слабостями до последнего вздоха.
И вот тут я задумался, какая болевая точка была у Вячеслава Бутусова в то время. И понял.
Ниже – цитата из статьи в самиздатовском журнале «Зомби» московской самиздатовской журналистки Натальи «Кометы» Комаровой о концерте Нау 5 апреля 1987 года в Ленинградском Дворце Молодежи. (Это был первый концерт почти никому не известной провинциальной команды в столице русского рока.)
Помню «Аквариум» в 1983 году: высокий, красивый супермен Боб с властными руками и статичным напряженным торсом. И вот сейчас – вокалист «Наута», такой же худощавый, напряженный, хотя он о своем имидже в этой программе говорит: это замкнутый, измученный человек…
И по памяти приведу цитату из письма поклонницы Нау в один из номеров 1987 года свердловского самиздатовского журнала «Марока». Девушка называла Вячеслава Бутусова сверхчеловеком, который перешел на качественно более высокий уровень по сравнению с обычными людьми, но не бросает человечество, потому что его любит и жалеет.
При всей бредовости формулировок именно так воспринимали Нау большинство поклонников. Эта группа ведь не в фантазиях почитателей, а в реальности сломала эпоху через колено.
Чувствовать себя сверхчеловеком, когда тебе нет еще тридцати, очень приятно, но неправильно и опасно. И если ВГ выжил и продолжил писать замечательные песни – значит, это в себе опознал и смог преодолеть. Как же он это сделал?
А вот как.
Светлые мальчики с перьями на головах
Снова спустились к нам, снова вернулись к нам с неба.
И чем же занимаются эти небесные мальчики на гораздо менее симпатичной им земле? Да ничем! Какой-то дурацкой возней в чужом доме, покасанитары не видят хозяева спят. Даже на улицу эти чудо-мальчики выйти стыдятся, что вполне логично. Вдруг там, среди обычных людей, обнаружится, что эти мальчики не так уж чудесны?!.. Ужас-ужас! И в самом деле, лучше взаперти дрочить на собственное величие и неумеренную крутизну, чем проверить ее в реальной жизни.
Так что на поверку текст «Тихих игр» оказывается отнюдь не мутным, а вполне логичным. Наверняка хотя бы иногда Славе приходила мысль о собственной уникальности и сверхъестественности. Любой, кто с такими мыслями сталкивался, знает: прямым запретом с ними не справиться. Нужен более тонкий подход.
Вот Слава и нашел шикарное решение – запер уникального себя-сверхчеловека там, где никто ему не помешает таковым быть. Регулярно (почти на каждом концерте) заходил в гости, восхищенно ахал, потрясенный сверхчеловеческой гениальностью части себя, – и убегал по своим делам. Сам-то Слава не сверх-, а самый обычный человек, и дела у него самые обычные, человеческие. Нужно заботиться о жене и двух дочерях, помогать друзьям, зарабатывать деньги – все как у людей. Сверхчеловеку – сверхчеловеческое, человеку – людское. Вот и все.
Я сильно подозреваю, что некоторые сексуальные аллюзии в текст песни внесла Алена Аникина. (Интересно, почему, глядя на Славу, девушки немедленно начинают думать о сексе?) Соавтор не возражал. И в самом деле, любимое занятие сверхчеловеков – дрочка на собственное величие. Что есть, то есть. Из песни слова не выкинешь.
Решив долго мучившую меня загадку, я очень порадовался собственной проницательности. Сравнивал тексты «Людей», «Муравейника» и «Тихих игр» – и восхищался тем, как по-разному три гениальных человека решили сходную творческую задачу.
А в один прекрасный день я задался странным вопросом: почему Слава запер своего сверхчеловека именно в чужом спящем доме, а не во дворце на острове, скажем? М. б., потому, что в жизни Славы или в истории Нау было что-то подобное? Какая-то нелепая возня в чужом доме?
До меня дошло – и я рухнул со стула. Смеялся долго. И сейчас иногда смеюсь, когда вспоминаю.
В истории русского рока не было времени страшнее, чем годы правления Константина Черненко – начало 84-его – начало 85-ого. Рокеров сажали в тюрьмы и психушки, избивали, запрещали выступать, травили на страницах официальной прессы. Были и такие (как, например, Жора Ордановский, лидер группы «Россияне»), кто в это время однажды ушел из дома – и не вернулся.
Центр репрессий находился в Москве. Это означало, что травля рокеров – не произвол местных чинуш, а воля высочайшего начальства. И те, кто помнил прошлое, знали: обычно травля такого масштаба является преддверием массовых арестов.
Более-менее держались только Ленинград и Свердловск; в обоих городах начальство, похоже, благоволило рокерам. Но, разумеется, если бы московские бонзы дали отмашку – приказ выполнили бы абсолютно все.
В подобных ситуациях иногда кажется, что от решения каждого конкретного человека не зависит абсолютно ничего. Плетью обуха не перешибешь.
На практике, как ни странно, именно воля одного способна развернуть ситуацию на 180 градусов.
В Свердловске это блистательно доказал Илья Кормильцев. Он быстро понял: даже если пересажают абсолютно всех свердловских рокеров, молодежь не перестанет любить рок и наверняка найдутся те, кто захотят его сочинять и играть. Выступать можно и на квартирниках, а самое слабое звено – запись альбомов. Если в относительно спокойные времена рокеров пускали записываться в Дома Культуры и телестудии, то в пору репрессий эта возможность отпадала в полуфинале. Значит, залогом выживания рокеров становилась возможность записывать альбомы независимо от госструктур.
И Судьба услышала гения. Летом 1984 года, в разгар гонений на рок, в одном из комиссионных магазинов Свердловска появилась в продаже японская портостудия – незамысловатое устройство, позволявшее записывать альбомы в любом месте, включая квартиру. Стоила заокеанская игрушка недорого (с точки зрения советской элиты) – примерно столько, сколько полностью обустроенная дача. Или автомобиль средней ценовой категории.
У Кормильцева таких денег не было. И ни у кого из свердловских рокеров тоже не было.
Тогда Илья Валерьевич принял решение, определившее его собственную судьбу, судьбу свердловского рока, судьбу отечественного рока и судьбу одной шестой части суши. Кормильцев взял все золотые украшения тещи (я определенно не хочу знать подробности этого изъятия) и отнес их в ломбард.
Такое количество ювелирки от одного человека принимать отказались. Поэтому Кормильцев подключил всю рок-тусовку.
Собравшись пасмурным летним утром у дверей ломбарда, рокеры поделили украшения и начали по очереди сдавать их, получая взамен деньги. Пантыкин, Белкин и Назимов, Скрипкарь, Перов, Димов и Настя Полева из «Трека», Бутусов и Умецкий и многие другие – практически вся рок-туса приняла участие в этом событии. Сдавателям оказывал моральную поддержку хиппарь Юра из Уфы, спасенный свердловскими рокерами от верной смерти. Он не мог ничего сдать в ломбард, т. к. не имел свердловской прописки, но морально поддерживал боевых товарищей.
На вырученные деньги Илья Валерьевич купил портостудию – и даже посвятил ей стихотворение. Денег постоянно не хватало, поэтому большая часть драгоценностей тещи Кормильцева пропали в ломбарде. А на портостудии начали записываться малоизвестные свердловские рок-группы – конечно же, абсолютно бесплатно.
Разумеется, семья не одобрила столь предосудительный поступок отца двоих детей. И дело тут отнюдь не в жадности. Если бы Илью Валерьевича арестовали, именно фамильные драгоценности стали бы главной поддержкой осиротевшей семьи. Их утрата была невосполнима.
Наказание оказалось строгим, но справедливым. Судя по дальнейшим событиям, в дом Кормильцевых категорически перестали пускать большинство его рок-знакомых, сделав исключение лишь для людей, связанных с «Урфин Джюсом» – самой известной командой города.
Конец 84-ого года ознаменовался публикацией списка рок-групп, запрещенных к исполнению и упоминанию в СССР. «Урфин Джюс» и «Наутилус» были там упомянуты вместе с «Аквариумом» и «Кино», «Браво» и московским «Наутилусом», «ДДТ», «Пикником» и «Автоматическими удовлетворителями». Чуть позже власти Свердловска приказали «Урфину Джюсу» самораспуститься.
«Наутилусу» приказ сверху не требовался: группа фактически прекратила свое существование летом 84-ого, когда студенты окончили Архитектурный институт. Большинство участников команды распределили на работу в другие города. В Свердловске остались только Слава и Дима. Не имея ни малейшей возможности продолжать занятия музыкой, они начали пить, причем так, что поражались даже старшие товарищи-рокеры, которые очень даже дружили с бутылкой.
В общем, было очень плохо. По всему получалось, что волна арестов не за горами…
… однако она почему-то медлила. То ли менты решили дать рокерам возможность отгулять Новый год, то ли собирали как можно больше материала для супердела, которому предстояло охватить десятки советских городов. (На самом-то деле советские бонзы, узнав о скором конце Черненко, начали борьбу за власть после его смерти, временно забыв о рокерах, но об этом не знал никто из потенциальных жертв.)
Первая сходка свердловских рокеров в начале января 85-ого ознаменовалась удивительным событием. В тусовку явился невысокий кряжистый парень с обветренным грубоватым лицом и мозолистыми руками. Он работал строителем – не из-за притеснений властей, а по зову сердца, был женат, растил двух дочерей. А еще сочинял и играл рок.
Парня звали Владимир Шахрин. Шок от знакомства оказался взаимным. Володю потрясло то, что легендарная рок-тусовка, о которой он столько слышал, составляла всего десять человек (на самом деле их было пятнадцать + звукачи, просто не все пришли). Рокеров поразило то, что вполне нормальный человек, с виду – опора режима, в очень страшное время так горит роком, что готов рисковать не только собственной свободой, но и благополучием близких. Это означало, что свердловский рок жив. Жив! Жив, несмотря ни на что.
Не знаю, как было на самом деле, но, размышляя о дальнейших событиях, не могу не вспоминать эпизод из сериала «Место встречи изменить нельзя», в котором Жеглов и К размышляют, какую особенность ситуации бандиты не смогут изменить ни при каких обстоятельствах. В сериале это было место встречи – бандиты обязательно пришли бы на склад.
В Свердловске начала 85-ого это было время. Рокеров не стали бы арестовывать до того, как власть даст отмашку. Разумеется, если бы рокеры вышли на главную площадь родного города с плакатами «Свободу советскому року!», то быстро загремели бы в кутузку. Но пока рокеры сидели тихо, их никто не стал бы трогать. Данным положением вещей имело смысл воспользоваться.
В таких вот обстоятельствах Слава Бутусов и Дима Умецкий и решили записать альбом. В активе имелась японская портостудия Кормильцева, импортная бас-гитара Димы, присланная ему бабушкой, жившей в ФРГ, и более-менее приличная гитара Славы, которую он приобрел на деньги от продажи драгоценностей жены. Все остальное отсутствовало.
Главной проблемой, безусловно, был звукач. Только настоящий профессионал мог обеспечить хоть какое-то качество записи в настолько диких условиях.
Лучшими рок-звукачами города были Леонид Порохня и Дмитрий Тарик, работавшие с «Урфин Джюсом». Наусы до их уровня не дотягивали очень сильно.
Решить эту проблему тоже помог Кормильцев. Чтобы привлечь звукачей к работе, он придумал очень хитрый план.
Процитирую фрагмент книги Леонида Порохни «Илюша»:
Мы с Димой Тариком значились тогда звукарями в «Урфине Джюсе», и вот Илья пригласил нас «чаю попить». В чем была изначально легкая подлянка — Илья с Тариком почти не общался, а тут эдак официально, мол, «вы оба, в восемь вечера, у меня дома»… Ладно, пришли, сели чай пить. Тоже странно — если уж пить, то не чай… Но пьем. Звонок в дверь. Илья вышел, переговорил с кем-то, вернулся: «Вас там ребята в подъезде ждут, поговорить хотят»… Я, грешным делом, дрогнул — если уж в подъезде ждут, то не говорить, а морды бить — как-то так было принято. Но деваться некуда, пошли в подъезд. Там стояли Слава с Димой. Оба длинные, худющие и какие-то испуганные. Про себя уже я сказал — был не шибко отважен; нормальным был, видимо, только Тарик, но у него по физиономии я никогда ничего понять не мог.
Они предложили записать их альбом.
Кормильцев рассудил очень мудро. Профессионалы не горят желанием помогать любителям, особенно алкоголикам. Но отказать, глядя в глаза тем, кто просит о помощи, гораздо сложнее, чем если их не видишь.
Однако даже в этой ситуации все висело на волоске. И тогда то ли Дима, то ли Илья скомандовал (совсем как в старой советской комедии «Веселые ребята»):
–Анюта Слава, пой! Пой, кому говорят!
И Слава запел. Прямо в подъезде. Поздним вечером.
Порохня с Тариком впечатлились – и согласились помочь группе. А потом долго ходили по ночным улицам (похоже, супруга Ильи Валерьевича намекнула, что время для продолжения банкета слишком позднее) и обсуждали услышанное.
Если бы байопик о лидере Нау снимал Стивен Спилберг, то фильм явно назывался бы «Вячеслав Бутусов и Подъезд Судьбы».
Следующей по важности проблемой была студия – точнее, место, где с помощью кормильцевской аппаратуры можно было бы записать альбом.
Тут помог еще один выпускник Архитектурного института, который в феврале 85-ого уезжал в отпуск почти на месяц и был готов на этот срок предоставить свою опустевшую квартиру рокерам.
Недостающая аппаратура нашлась в Верхней Пышме – городе, тогда расположенном в 30 км от Свердловска. Днем эта аппаратура использовалась по своему прямому назначению, зато ночью с ней можно было делать все, что угодно.
При создании альбома не помешали бы музыканты. Ударника Слава с Димой так и не нашли, поэтому записывались с драм-машиной. А вот клавишника разыскали. Им оказался еще один выпускник Архитектурного института – Виктор Комаров
. Играть на клавишных он умел и был готов помочь рокерам-нелегалам. (Несколько позже именно Комаров придумает первые такты «Взгляда с экрана», но это уже совсем другая история.) А еще у Виктора был «Голубой мул» – синий «жигуленок», позволявший привозить аппаратуру из Верхней Пышмы.
Вот только инструмента у Комарова не было. Совсем.
К счастью, Дмитрий Умецкий вспомнил об Алексее Хоменко. Он был уже очень старый – тридцать три года (по советским меркам – почти пенсионер). Когда-то тоже играл рок и наверняка мечтал если не о переполненных стадионах, то о битком набитых Домах Культуры. Однако Судьба распорядилась иначе – и теперь Хоменко выступал в ресторане «Центральный», прекрасно зарабатывал и был счастливым обладателем дорогих импортных клавиш. Но рокерскую юность не забыл – и иногда отдавал молодым музыкантам свой инструмент. Согласился помочь и наусам. Наверняка и предположить не мог, что юные алкоголики – это его билет в бессмертие.
Удалось раздобыть даже дефицит примерно такого же масштаба, как сегодня личный вертолет, – импортную 90-минутную аудиокассету Maxell, на которой и намеревались воплотить альбом в реальность.
Собрав все детали головоломки, наусы приступили к записи. Портостудию отвезли в чужую квартиру сразу же.
А дальнейший распорядок их жизни заслуживает отдельного рассказа.
Рабочий день наусов начинался как у всех – с началом рабочего дня в тех НИИ, где они работали. Жизнь подобных учреждений очень точно показал Эльдар Рязанов в «Служебном романе». Много работать там не требовалось, но в открытую спать не рекомендовалось. И следовало хоть иногда внятно отвечать на задаваемые вопросы.
Завершив девятичасовой рабочий день, парни разъезжались по домам. Это была единственная возможность поесть свежей еды и поспать в кровати.
Рабочая ночь начиналась не позже десяти вечера.
Сначала Слава, Дима и Виктор на «Голубом муле» отправлялись в Верхнюю Пышму, где забирали аппаратуру. Потом возвращались в Свердловск и ехали к ресторану «Центральный», который заканчивал работу в полночь. После этого Хоменко отдавал наусам свои клавиши.
Затем парни подбирали Порохню и Тарика, ехали в студию, устанавливали аппаратуру, нажимали на кнопку «Вдохновение ВКЛ» – и начинали записывать альбом.
В общем, все было хорошо, прекрасная маркиза, за исключеньем пустяка. Запись альбома – процесс шумный. А осуществлялась она в час, когда в доме спали уже даже мыши, в доме с по-советски тонкими стенами. Конечно, в середине 80-ых в Союзе требования к тишине были совсем не такими строгими, как сейчас, но обижать соседей все равно не хотелось. Кроме того, если бы соседи начали весело стучать в стеночку, то сорвали бы процесс записи.
Впрочем, и эту проблему решили быстро. Если Славе требовалось особенно громко орать, он брал микрофон и ложился на диван. Остальные заваливали вокалиста матрасами, одеялами, пальто – словом, всем мягким и плотным, что помогало заглушать звуки.
В общем, мальчики знали, что все нужно делать скорей, – и мальчики делали все по возможности тише.
Имелся и еще один повод для радости – сотрудничать с наусами наконец-то согласился официальный поэт «Урфина Джюса» Илья Кормильцев. Слава мечтал об этом с начала 83-его – и не отказался от своей мечты, несмотря на то, что свердловская рок-туса отговаривала его от сотрудничества с Кормильцевым на протяжении двух лет. (Никто не сомневался, что скандалист Илюша просто съест тихого Славу.)
Перед записью нового альбома Нау Кормильцев торжественно вручил Бутусову толстенную папку со своими стихами – отдал все, что забраковали остальные рокеры города. Петь это было абсолютно невозможно, но Слава не растерялся и, выбрав самое короткое стихотворение «Кто я?», положил его на музыку весьма оригинальным образом. Следующим стихотворением, которое Кормильцев принесет Бутусову, окажется очень вольный перевод текста одного англоязычного попсового хита, но это уже совсем другая история.
А в альбоме, который наусы записывали в начале 85-ого, выстрелили две песни: «Князь Тишины», созданный на стихи Эндре Ади, венгерского поэта XIX-XX веков, и «Последнее письмо». Обе известны в абсолютно иных аранжировках, но впервые их записали февральскими ночами 85-ого в чужой квартире с помощью техники, собранной подаянием.
Когда сил не оставалось совсем, рокеры вырубались прямо в импровизированной студии.
Завершалась рабочая ночь под утро. Наусы развозили звукачей, после чего возвращали клавиши Хоменко, а прочую аппаратуру – в Верхнюю Пышму. И начинали новый рабочий день.
Все желающие легко могут вообразить, во что превратили чужую квартиру за месяц работы пятеро творческих мужчин. Однако хозяин, вернувшись домой и увидев вот это вот все, не закричал диким голосом и не упал в обморок, а… достал свою кинокамеру и запечатлел первозданный хаос для истории. Все-таки поклонники рока – святые люди.
Нелишним будет также отметить, что создание рок-альбома в квартире в то время не было чем-то особенным. Наоборот, именно так записывались советские рокеры во многих городах, в том числе и в Москве, – в основном по ночам, на взятой на время у добрых людей аппаратуре и инструментах. Например, Юрий Шевчук таким образом создал альбом «Время», а Егор Летов – «Мышеловку». Подробно об этом и о многом другом рассказал Александр Кушнир в своей книге «100 магнитоальбомов советского рока», которую я очень рекомендую к прочтению всем, кого заинтересовала данная тема.
Что же касается Нау – альбом, получивший название «Невидимка», был завершен в срок и удостоился похвал самиздатовских журналистов, причем не только свердловских, но и московских. (В Свердловске, кстати, даже в 88-ом, когда Нау уже орал из каждого утюга, оставались люди, считавшие, что «Невидимка» лучше «Разлуки».)
Эта история (а также история, например, записи альбома «Титаник») очень хорошо объясняет причины депрессий, которые время от времени охватывают Вячеслава Бутусова. В самом деле, если человек способен долгое время работать в режиме боевого робота, то расплатой за суперменство обязательно будет апатия и упадок сил. Иначе не получится.
Запись альбома наусы завершили в начале марта 85-ого. 10 марта умер Черненко. Вскоре к власти пришел Горбачев – и началась совершенно иная жизнь у всех, в том числе и у рокеров. Но это уже совсем другая история.
А обстоятельства записи «Невидимки» почти дословно совпадают с текстом песни «Тихие игры». Если предположить, что это не случайное совпадение – сразу становится ясно, почему Бутусов исполнял эту песню почти на каждом концерте на протяжении нескольких десятилетий.
Если допустить, что моя гипотеза верна, то «Тихие игры» оказываются песней-матрешкой, наполненной множеством смыслов. Вот их самый очевидный перечень.
«Тихие игры» – это
1. История о мальчиках с их маленькими секретами.
2. Место, в котором Бутусов запер суперменскую часть себя, чтобы не мешала в повседневной жизни.
3. Возможность хоть ненадолго вернуться в нищую, безнадежную, но такую счастливую юность, где все были вместе, все всем помогали – и верили, что так будет всегда. В 90-ом, когда из всех свердловских знакомых ВГ общался только с Кормильцевым, это было особенно актуально, да и потом очень важно.
4. Возможность взглянуть на современность глазами себя двадцатичетырехлетнего. Ведь, как ни крути, Вячеслав Бутусов в 90-ом – это воплощенная мечта Славы Бутусова из 85-ого. ВГ зарабатывал на жизнь музыкой, его знали во всей огромной стране, он регулярно ездил на гастроли и давал интервью газетчикам и телевизионщикам. Другое дело, что по сравнению с успехом 87-ого-88-ого гг. все это выглядело весьма скромно, но такой успех выпадал на долю единиц. Так что следовало радоваться тому, что это вообще было, – и ценить то, что есть сейчас. Для Славы Бутусова из 85-ого даже положение вещей 90-ого года было абсолютно несбыточной мечтой.
5. Психотерапия. В одном из интервью ВГ сказал, что «Тихие игры» увидел и услышал во сне. Возможно, все действительно было именно так. Ведь когда наусы уезжали в Москву в конце 87-ого, в их успех верили немногие. Слава держался очень уверенно – но не факт, что так себя чувствовал. И, разумеется, очень не хотел возвращаться в Свердловск несолоно хлебавши.
В дивной красоты фразе:
Светлые мальчики с перьями на головах
Снова спустились к нам, снова вернулись к нам с неба.
возможно, главное слово – «снова».
Это действительно мог быть сон – повторяющийся из ночи в ночь кошмар. Кошмар о том, как Слава вернулся в Свердловск без копейки денег – и СНОВА побирается у всех, выпрашивая аппаратуру и инструменты для записи нового альбома.
Кстати, фраза:
Их изумленные, будто слепые, глаза
Просят прощенья, как просят на улице хлеба.
очень точно кореллирует с рассказом Порохни о том, как Слава и Дима уговаривали лучших рок-звукачей Свердловска с ними поработать.
Так что регулярное исполнение «Тихих игр» могло быть своего рода психотерапией: вот зал, в нем люди, которые заплатили деньги, чтобы послушать Нау. Значит, возвращение в Свердловск и попрошайничество в ближайшем будущем не грозят.
6. Мера. Даже в 90-ом Вячеслав Бутусов был очень большим человеком (особенно по провинциальным меркам), которого охотно звали к себе большие люди. Некоторые воспринимали легендарного рокера как столь же удачное украшение банкета, как целая стерлядь или молочный поросенок; другим было действительно интересно пообщаться.
При этом жизнь менялась очень быстро, и то, что вчера решительно осуждалось, сегодня оказывалось достойным похвалы. А Славе еще не исполнилось тридцати, и жизненный опыт у него был совершенно невероятный, но все же весьма специфический. Разобраться в жизни и людях вокруг наверняка было непросто.
И помогала в этом как раз история записи «Невидимки». Самые обычные люди – быдло по классификации илитки – совершенно бескорыстно, рискуя собственным имуществом, спасали от алкоголизма двух молодых лузеров. Если бы кто-то сказал этим людям, что они вносят весомый вклад в историю отечественной культуры, – те явно не поверили бы и, наверное, долго бы смеялись. Все было гораздо проще: хорошие парни, окончив институт, совершенно потерялись в жизни. Им следовало помочь, вот и все. Все очень просто. Человеческая доброта, как она есть.
Глядя на больших людей в 90-ом, было полезно задуматься, рискнул бы кто-то из них имуществом ради незнакомых алкашей – или прошел бы мимо неудачников, даже головы не повернув в их сторону. Это действительно очень неплохая мера для людей.
7. Выбор пути. В 90-ом Вячеслав Бутусов был уже большим человеком – и наверняка размышлял, как жить дальше, что делать, с кем идти. Воспоминания о записи «Невидимки» давали на этот вопрос вполне логичный ответ. Если на настоящую доброту способны именно самые обыкновенные простые люди – идти нужно с ними. Это, в конце-то концов, вопрос выживания. Элита, которая смотрит на простых людей сверху, любит только себя и вряд ли поможет тем, кто слабее.
8. Благодарность. Людям, которые помогли записать «Невидимку, Вячеслав Бутусов был обязан по гроб жизни. Они подарили ему Судьбу, и главное тут даже не деньги и успех, а возможность заниматься горячо любимым делом.
Как можно отблагодарить за это?! Количество денег, соразмерное ТАКОЙ помощи, человечество не напечатает никогда; кроме того, большую часть времени у Нау имелись проблемы с финансами. Словами ВГ уже благодарил своих спасителей – и наверняка не один раз. А действовали они не ради благодарности и не ради денег, а просто для того, чтобы помочь молодым парням, потерявшимся в жизни.
Но в 90-ом ВГ уже не мог не понимать: слова, которые он поет, имеют огромную и необъяснимую власть над жизнью и судьбами людей. Поэтому я не сомневаюсь: каждый раз, исполняя «Тихие игры», Бутусов таким образом благодарил людей, подаривших ему Судьбу, просил для них счастья, здоровья и удачи.
9. Помощь младшим. Думая о событиях, определивших его жизнь, ВГ не мог не понимать, насколько мала была вероятность одновременно встретить столько добрых людей. Если бы не нашелся хоть один – «Невидимку» никогда бы не записали. Тогда, возможно, и Нау бы не было больше никогда.
И, разумеется, ВГ понимал: именно в тот момент, когда он выступает на очередном концерте, другие мальчишки с гитарами отчаянно ищут музыкантов, аппаратуру, студию и продюсера. Помочь всем непризнанным гениям Бутусов не мог: продюсирование – это тоже талант, а если его нет, то не стоит и пытаться заниматься абсолютно чуждым делом. Но попросить в песне сразу за всех мальчиков с гитарами Слава мог. И просил.
Вам не кажется, что автор аналитики слишком далеко зашел в своих фантазиях? Мне вот тоже так показалось. А потом я вспомнил «Брата 2».
Первый «Брат» стал первым подлинно народным фильмом постсоветской России. Данила Багров – это личность Сергея Бодрова + режиссерский талант Алексея Балабанова + песни Нау.
«Брат 2» ознаменовал начало серебряного века русского рока, открыв дорогу к успеху практически всем русским рокерам нового поколения (за исключением лишь «Короля и Шута»). «Сплин», Земфира, «БИ-2», «Смысловые галлюцинации», «Океан Эльзы» – все они и многие другие предстали перед широкой публикой именно во второй части культовой кинодилогии Балабанова. Бутусов отдал «Брату 2» «Гибралтар-Лабрадор» – первую после распада Нау песню, ставшую хитом. Все это вполне мо счесть случайностью; вот только ничего подобного никогда не происходило ни в нашей музыке и кинематографе, ни в зарубежных. По-моему, таких совпадений не бывает. Если Бутусов, никогда никого не продюсировавший, фактически открыл путь к успеху новому поколению русских рокеров, – значит, он к этому стремился. Лучший способ вернуть долг за свое спасение – помочь тем, кто находится в столь же сложной ситуации, как ты сам когда-то.
10. Просьба. Если мои гипотезы верны и ВГ действительно на протяжении многих лет считал себя парнем с гитарой из далекого 85-ого, то, исполняя «Тихие игры», вполне мог просить и за себя, и за свою группу. Именно потому, что не отделял себя от остальных, за которых просил.
Если мои гипотезы верны – становится понятно, почему Бутусов исполнял «Тихие игры» почти на каждом концерте на протяжении нескольких десятилетий. Без песни, имеющей столько важнейших смыслов, было никак не обойтись.
Именно поэтому ВГ назвал «Тихими играми» альбом, выпущенный уже в начале 2000-ых, в очень сложное для себя время.
Именно поэтому спел «Тихие игры» на благотворительном проекте «Подари жизнь» – что же еще петь на концерте, выручка от которого пойдет в пользу тяжело больных детей? Разумеется, песню о великой доброте, невероятной удаче и сбывшейся мечте!
Понятно и то, почему сейчас Бутусов перестал петь «Тихие игры» – он уже не может с их помощью вернуться в 85-ый. Даже эта песня не воскресит Илью Кормильцева, ушедшего из жизни в 2007-ом. Песня силы превратилась в песню памяти.
Но ставить на место съехавшую крышу по-прежнему необходимо: это важная часть жизни любой знаменитости, тем более легенды такого масштаба.
Тут-то и пригодились «Люди», в которых Кормильцев сформулировал проблему с предельной четкостью и корректностью. Илья Валерьевич вообще очень хорошо понимал боевого товарища и его проблемы.
Мальчик с гитарой из 85-ого остался в 85-ом вместе со своими друзьями, а люди вечны.
P. S. 4 февраля 2007 года ушел из жизни Илья Кормильцев. Хитроумный интриган. Тролль тыща пицотого левела. Самая большая язва русского рока. Игрок, в казино жизни способный абсолютно все поставить на одну карту. Гениальный поэт, подаривший слова нескольким поколениям людей. Вечная ему память.
Автор: Лис с серебристым мехом
Бета: Анонимный доброжелатель
Размер: 8400 слов
Жанр: аналитика
Рейтинг: PG
Краткое содержание: «Тихие игры» – песня не самая известная и не самая популярная у Нау, притом весьма темная по смыслу. Однако Бутусов пел «Тихие игры» практически на каждом концерте на протяжении двадцати с лишним лет. На каждом концерте на протяжении двадцати с лишним лет. Значит, «Тихие игры» по какой-то причине очень важны для своего создателя. И, следовательно, помимо наиболее логичного, эта песня имеет для ВГ какой-то дополнительный смысл. Автор аналитики попытался понять, какой именно.
читать дальше«Тихие игры» – песня не самая известная и не самая популярная у Нау, притом весьма темная по смыслу. Самое простое объяснение маленьких секретных делишек, которыми мальчики занимаются по ночам, когда все спят, известно и мне. Что ж, логично. Может, оно и так.
Я долго придерживался самой популярной гипотезы. А потом получил доступ в Интернет – и обнаружил там много записей концертов Нау и Ю-Питера. И выяснил, что Бутусов пел «Тихие игры» практически на каждом концерте на протяжении двадцати с лишним лет. На каждом концерте на протяжении двадцати с лишним лет. Не слишком ли много чести случайной песне о маленьких секретах маленьких мальчиков? При этом в хулиганство Бутусов может, умеет, практикует. Даже сейчас – послушайте, как на диске 2017 года он совершенно отвязно исполняет «Казанову». А вот «Тихие игры» ВГ всегда пел без всякого хулиганства, очень спокойно и даже отстраненно. Как «Бриллиантовые дороги», например.
Если предположить, что Бутусов хотел исполнять на концертах не только песни на стихи Кормильцева, но и на свои собственные стихи, – все равно не получается. И «Шар цвета хаки», и «Хлоп-хлоп», и «Синоптики» порадовали бы большинство зрителей гораздо сильнее. Но Слава пел «Тихие игры». Практически на каждом концерте. Больше двадцати лет.
Есть и еще одна странность. В середине 2000-ых уже существовали фансайты группы. Там обсуждали смысл песен, в т. ч. и «Тихих игр». Большинство поклонников поняли песню самым логичным образом. Однако это не помешало Бутусову именно «Тихие игры» спеть дуэтом вместе с юным участником благотворительного проекта «Подари жизнь». Не слишком ли сомнительный контент у песни, чтобы исполнять ее вместе с ребенком? А ведь тогда Бутусов был уже очень верующим человеком…
Из всего вышеперечисленного следует непреложный факт. Именно «Тихие игры» по какой-то причине очень важны для своего создателя. Невероятно важны.
И, следовательно, помимо наиболее логичного, эта песня имеет для Бутусова какой-то дополнительный смысл.
Чтобы понять, какой именно, следует, наверное, вспомнить обстоятельства, в которых данная песня была написана.
И обязательно учитывать тот факт, что, несмотря на внешность сказочного принца и пафосность большинства песен, Вячеслав Бутусов (как и Илья Кормильцев) обладает незаурядным чувством юмора. Собственно, пафос в песнях Нау и «Ю-Питера» проходит на ура именно потому, что авторы их песен очень хорошо чувствуют необходимую и достаточную меру пафоса.
1986-1988 гг. Восхождение в зенит
Именно «Наутилус» превратил русский рок из музыки маргиналов в музыку, которую узнали и полюбили все. Началось все осенью 86-ого, вскоре после записи альбома «Разлука». В отсутствие всякого шоу-бизнеса, при вполне еще живой цензуре провинциальная самодеятельная команда без официальной раскрутки стала голосом своего поколения. К началу 88-ого песни Нау звучали уже из каждого утюга.
Однако почти сразу же начались проблемы. Критики требовали от группы новых песен – а они не сочинялись, что было вполне логично в условиях полного слома старой жизни, переоценки ценностей, постоянных разъездов и концертов. Новая программа Нау (ее можно услышать на дисках «Отбой» и «Раскол»), составленная из немногих новых, а также не вошедших в «Разлуку» старых песен, не взлетела. Зрители приходили, хлопали, но все равно больше любили хиты из «Разлуки» и «Я хочу быть с тобой». Удивляться тут нечему: один из самых культовых альбомов русского рока и поныне остается одной из величайших вершин в истории отечественной культуры. Но понять, что на таком уровне не может удержаться никто, в 88-ом было невозможно.
Ко всему вышеперечисленному следует прибавить потоки грязи, вылитые в ту пору на Нау журналистами рок-самиздата – не официальными журналюгами, строчившими заказухи по приказу начальства, а своими в доску, которые еще совсем недавно сидели в одном окопе с рокерами и при внезапном похолодании могли сесть в тюрьму вместе с ними. Нау осуждали за выступления по ТВ и на стадионах, за всенародную любовь, за способность на равных конкурировать с попсой – словом, за все то, что и сделало русский рок самым авторитетным жанром отечественной музыки рубежа тысячелетий. А поскольку такой успех выпал на долю немногих, Нау осуждали и те, кто завидовал команде, и те, кто искренне считал, будто выступления по ТВ и победа в хит-парадах над попсой подрывают престиж рокеров. Хотя если бы не это вот все – русские рокеры по-прежнему выступали бы исключительно на квартирниках и в микрозалах. Увы, иногда правде, чтобы победить, нужны не дни, а годы.
По общему мнению, именно все вышеперечисленные факторы стали причиной роспуска Нау, осуществленного Бутусовым осенью 88-ого.
Хотя, на мой взгляд, главной причиной были совсем иные проблемы.
Голос
Впервые у Вячеслава Бутусова от перенапряжения голосовых связок пошла горлом кровь в июне 86-ого – в ночь накануне I фестиваля свердловского рок-клуба. Слава тогда пел в двух группах: в своем Нау и в «Степе», созданном рокерами старшего поколения. Репетиции двух команд поставили одну за другой – так ведь проще, правда? Слава все спел – а ночью у него пошла горлом кровь. Но переоценить значение I фестиваля свердловского рок-клуба совершенно невозможно; кто жил тогда, тот понимает; остальных прошу поверить на слово. На следующий вечер Слава вышел и спел за Нау. Через сутки вышел и спел за «Степ». В таком полуразобранном состоянии был признан лучшим вокалистом фестиваля.
В августе 86-ого наусы записали «Разлуку». И все заверте… Концертов с каждым месяцем становилось все больше. Сначала – в основном на бесплатных рок-фестивалях в разных городах СССР. Осенью 87-ого наусы ушли с официальных работ и начали профессиональную деятельность под эгидой только-только созданного кооператива (официально признанные певцы и некоторые рокеры сотрудничали исключительно с государственными филармониями и концертными организациями). Для того времени это было примерно так же, как сейчас продать все имущество ради переезда на Луну.
Концертов было много, и отнюдь не только из-за денег, хотя семьи кормить требовалось в любом случае. Именно осенью 87-ого опять пошли разговоры о том, что рок надо запретить, а рокеров – изолировать. Наусы наверняка прекрасно понимали: в лагере, умирая от голода и пневмонии, они будут жалеть не о незаработанных деньгах, а о том, что не спели свои песни людям, которые очень хотели их услышать. Поэтому Слава раз за разом выходил на сцену, внутренне готовый к тому, что именно этот концерт может стать для него последним.
За такое отношение к голосу рано или поздно должна была наступить расплата. По всему получается, что она пришла поздней осенью 88-ого.
К счастью, все оказалось не так жутко, как могло бы. Во-первых, именно тогда был один из тех редких периодов, когда на руках у Бутусова имелось по-настоящему много денег. Лечение за границей советским людям в ту пору было еще абсолютно недоступно, но оплатить услуги лучших советских специалистов он мог.
Во-вторых, оказалось, что проблемы хотя и серьезны, но поддаются лечению. Дело в том, что на пике карьеры Слава попросту пел не своим голосом – и, возможно, даже не догадывался об этом, поскольку не имел никакого музыкального образования.
Певческий голос ВГ – лирический баритон (как, кстати, и у Юрия Шевчука). Но пел Слава скорее тенором (если не альтом), потому что его кумиры Роберт Плант и Йен Гиллан – тенора. (А самый известный тенор русского рока – Валерий Кипелов.) Понятно, что ни к чему хорошему это привести не могло.
Одновременно с лечением следовало еще и научиться петь «по науке» – и просто поставить голос. Да, вплоть до первого распада группы Бутусов пел непоставленным голосом. Любителю можно и так, а профессиональному певцу без технической базы нельзя.
Так что лично я не сомневаюсь: конец 88-ого и большую часть 89-ого Слава посвятил лечению и учебе. Денег хватало на то, чтобы самые именитые специалисты не чувствовали себя униженными, подстраиваясь под график супермодной рок-звезды. А учиться Слава умел всегда. При этом в обыденной жизни, в отличие от большинства рок-звезд, не позволял себе ни хамства, ни эпатажа.
Понятно и то, почему Бутусов молчал о происходящем. СМИ тогда было мало, а Нау находился в зените славы; если бы люди узнали, что у Славы проблемы со здоровьем, то приписали бы суперзвезде все болезни, включая родильную горячку. А уж какой вой бы поклонницы подняли! Вполне логично, что ВГ предпочел молчать.
И только успокаивал всех: «Не волнуйтесь, все хорошо, мы просто готовим новый альбом». Кстати, эти успокоения в свое время потрясли меня едва ли не больше, чем новость о роспуске Нау. Если группа на вершине успеха вдруг распадается – ничего хорошего тут нет, так почему бы не объяснить все подробно? Только сейчас понимаю, почему нельзя было это сделать. А для Бутусова новость о том, что он сможет петь дальше, пусть и потеряв навсегда самые высокие ноты, наверняка оказалась одним из самых приятных известий за последние несколько лет.
Так что с точки зрения Славы все действительно было замечательно, тем более что на рубеже 88-ого-89-ого годов он восстановил отношения с очень важными для себя людьми.
89-ый год. Наутилус в надире
Начать нужно с того, что помочь в работе над новым альбомом Бутусову согласился Александр Пантыкин. Ради этого он приехал из Свердловска в Москву.
БГ на рубеже 70-ых-80-ых годов создал питерскую рок-тусовку и в целом культурную матрицу, в которой мы все живем. Александр Пантыкин в то же самое время создал свердловскую рок-тусовку.
Началось все в конце 70-ых с широко известной в узких свердловских кругах группы «Сонанс». Именно там начала певческую карьеру Настя Полева.
Потом «Сонанс» распался. Большинство его участников создали группу «Трек».
Пантыкин остался в одиночестве. Но не пропал, а создал группу Урфин Джюс и нашел двух талантливых мальчишек –Егора Белкина и Владимира Назимова. Поскольку самый известный на тот момент рок-поэт тоже ушел в «Трек», Пантыкин нашел местного самородка, который в основном занимался переводами, а в свободное время стихи сочинял.
Как выяснилось вскоре, самородок обладал очень сложным характером и при любых разногласиях начинал орать:
– Если вы не сделаете, как я сказал, я заберу у вас все свои стихи, и вы останетесь ни с чем!
Ужасные угрозы, правда, никогда не выполнялись, а другого поэта искать было некогда (да и не факт, что он оказался бы более сговорчивым). Так что со временем к самородку все привыкли.
Именно с песнями на стихи самородка «Урфин Джюс» стал самой успешной свердловской рок-группой начала 80-ых, а Егор Белкин признавался лучшим лид-гитаристом на всесоюзных рок-фестивалях.
Именно Пантыкину в конце 82-ого года принесли свой первый, совсем еще «сырой», альбом студенты Архитектурного института Слава Бутусов и Дима Умецкий. Пантыкин пришел в восторг и познакомил перспективных мальчишек с тогдашней свердловской рок-тусовкой.
Среди всех свердловских групп именно «Урфин Джюс» принял на себя самый страшный удар во времена правления Черненко, когда начались гонения на рок. Однако Пантыкин не сдавался. Услышав альбом талантливого парня из другого города и узнав, что в родных местах этого парня недавно избили до полусмерти, Пантыкин раздобыл телефон незнакомца, вместе с Кормильцевым и Бутусовым позвонил ему и от имени городской рок-тусовки пригласил пожить в Свердловске, пока все не утрясется. Тот согласился, приехал и даже некоторое время поиграл в составе «Урфин Джюса». Однако вскоре группу официально распустили.
Увы, после потепления «Урфин Джюсу» так и не удалось повторить прежний успех. Новые проекты Пантыкина тоже звучали не слишком громко. Однако его авторитет в свердловской рок-тусовке по-прежнему был непререкаем.
А вот отношение к Нау у рокеров города буквально за несколько месяцев 87-ого года сменилось с искренней радости за чужой успех до уверенности, что они и без Нау кое-что могут. Перемены были скорыми – и честно говоря, пугающими. Потому-то Нау и переехал в конце 87-ого из Свердловска в Москву: возвращаться было попросту некуда.
Значение того факта, что Пантыкин в труднейшей жизненной ситуации поддержал своего ученика, переоценить сложно.
Правда, во время совместной работы быстро выяснилось, что в музыкальном отношении создатель свердловской рок-тусовки так и остался в начале 80-ых и мало чем мог помочь Славе с технической точки зрения. Однако поддержка человека, без которого Нау вряд ли состоялся бы, в любом случае стоила очень дорого.
Не менее (и даже более важным) для Славы было то, что он наконец восстановил отношения с Дмитрием Умецким. Если бы не Умецкий – Нау, наверное, не было бы вообще.
Именно Умецкий два года уговаривал Славу создать рок-группу – и в конце концов добился своего. Начиналось все вполне банально – с выступлений на дискотеках в колхозах, где «на картошке» трудились студенты. Парни из безымянной еще группы исполняли развеселые каверы знаменитых советских хитов.
Потом Слава и Дима записали первый альбом со своими собственными песнями, показали его Пантыкину – и все заверте…
В годы гонений власти на рок Наутилус состоял из двух человек – Славы и Димы. Они не сдались и пережили трудные времена. Именно Дима, четко понимая недостатки Славы как рок-вокалиста, сумел преобразовать их в достоинства и превратил Нау в самую стильную группу своего времени.
Достигнув огромного для провинциальной группы успеха, наусы отправились искать счастья в Москву. Там основатели группы практически сразу же поссорились. Дима не хотел участвовать в сборных концертах вместе с попсой и считал, что лучше подождать более благоприятных возможностей для выступлений, а пока записать новый альбом. Слава полагал, что нужно цепляться за любую возможность показываться публике. Закончилось все тем, что в феврале 88-ого Дима поставил Славе ультиматум. Слава его отверг, и Дима ушел из группы. Замену ему нашли быстро. Наутилус начал восхождение к всесоюзному успеху.
Достигнув его, Слава столкнулся с вполне логичным вопросом: что делать дальше? И не находил ответа. Слава знал, как выживать в сложных обстоятельствах, как записывать альбомы без студии, техники и музыкантов, как петь через несколько часов после горлового кровотечения. Но не знал, как должна звучать и что вообще делать рок-группа всесоюзного значения.
Как оказалось, это знал Дима. По его мнению, «Наутилусу» следовало сняться в кино, что было вполне логично. В 88-ом гремела «Асса» Сергея Соловьева, «Игла» Рашида Нугманова, «Рок» Алексея Учителя – фильмы, в которых снимались советские рокеры, в основном ленинградцы и москвичи.
Наутилус оказался на обочине на этом празднике жизни, вот Умецкий и решил восстановить статус-кво. Был готов сценарий на полузапрещенную тогда религиозную тематику – его создала жена Умецкого Алена Аникина. На картину с суперзвездным в ту пору Наутилусом спонсоры готовы были дать большие деньги. Нашелся и режиссер – Виктор Титов, создатель легендарной комедии «Здравствуйте, я ваша тетя!». Кормильцев оценил сценарий очень высоко и написал для саундтрека к будущему фильму множество стихов.
Многие осуждают Аникину за то, что она лезла поправлять стихи Кормильцева и Бутусова. Но на мой взгляд, автору сценария виднее, какими именно должны быть песни в ленте, созданной на его основе, тем более что сами наусы тогда почти ничего не знали о кинематографе.
Именно в пору сотрудничества с Аникиной и были написаны «Тихие игры».
В общем, все было хорошо. Слава лечил голос, учился петь «по науке» и вместе с давними и надежными друзьями создавал новый альбом. Подготовка к съемкам шла полным ходом. Будущее казалось ясным и определенным.
А потом пришла БЕДА. Беда настолько жуткая, что все, кто знал ее подробности (даже журналисты), молчали.
Итог жутких событий очевиден всем. Дороги Вячеслава Бутусова и Дмитрия Умецкого разошлись навсегда. Более того, Умецкого никогда и ни при каких обстоятельствах не приглашают ни на какие мероприятия, связанные с Нау. Крайне редко бывает так, чтобы один дурной поступок полностью перечеркнул все хорошее, что сделал человек раньше. Но это как раз такой случай.
Инфу слил (что вполне в его характере) Илья Кормильцев – в 95-ом, в разгар очень серьезного конфликта со Славой, проболтался почти незнакомому журналисту. Но (и это тоже вполне в характере Ильи Валерьевича) почти незнакомый журналист вскоре после этой беседы с Кормильцевым стал суперлояльным по отношению к Нау и рассказал об услышанном лишь в конце 2000-ых, когда Бутусов был уже безоговорочной легендой. Для легенды такого масштаба мелкие детали биографии уже не имели никакого значения.
А все действия Умецкого, предпринятые после того страшного случая, закончились ничем. Провалился сольный альбом. Не получилось с кинематографом. Абсолютно незамеченным остался саундтрек к фильму второй половины 2000-ых, для которого Умецкий писал песни на стихи Кормильцева. И, по-моему, это абсолютно логично. Есть поступки, которые невозможно искупить ничем.
Вполне логичным кажется и то, что песни с альбома к так и не снятому фильму Слава не исполнял никогда (там еще была и чехарда с авторскими правами). Исключение только одно – «Тихие игры».
1990-ый. Тьма перед рассветом
Что помогло Славе пережить этот ужас? Поддержка друзей.
Девушка по имени Анжелика, с которой Бутусов познакомился еще в благополучное время и оставил ради нее первую семью. Вряд ли тогда кто-то мог предположить, что роман рокера и фотомодели, банальный до неприличия, завершится не скандальным расставанием, а благополучным многолетним семейным союзом.
После окончательного разрыва с Умецким Слава переехал в Ленинград, пригласил в новый состав Нау исключительно питерских музыкантов и начал готовить новый альбом «Наугад». Из саундтрека к так и не созданному фильму в него вошли лишь «Тихие игры».
Песни из нового альбома Слава начал исполнять в начале 90-ого. Публика приняла их в штыки. Очень уж велик был контраст между Нау-87 – группой, которая знала о жизни и людях все и сломала эпоху через колено, – и исполненным отчаяния и безнадежности Нау-90.
Время все расставило по местам. «Черных птиц» попиарил Алексей Балабанов в «Брате», «Падшего ангела» – Сергей Лукьяненко в «Дневном дозоре». Теперь альбом «Наугад» считается вполне логичным этапом в истории великой группы. Но в 90-ом этот альбом показался многим полным провалом, что очень порадовало журналистов-хейтеров Нау. Ситуацию усугубило то, что от неопытности, отчаяния и растерянности Слава совершил много ошибок.
Попытки пробиться на Западе – в США и Германии – завершились абсолютной неудачей. Это было вполне закономерно для русского рока, но в 90-ом многие советские рокеры еще жили несбыточными надеждами.
По результатам самого авторитетного советского хит-парада – «Звуковой дорожки» газеты МК за 1990-ый год – «Наутилус Помпилиус» был признан разочарованием года.
К творческим неурядицам добавились личные. Анжелика ждала ребенка, что создавало множество проблем в 1990-ом году, когда даже в самых крупных городах Союза с прилавков исчезли абсолютно все товары. Дочь от первого брака тяжело заболела, и врачи в Свердловске долго не могли поставить девочке верный диагноз.
Время между тем шло своим чередом. Гибель Виктора Цоя разделила эпоху на «до» и «после».
Зрительский спрос на русский рок был очень велик. Другие группы (в первую очередь «Алиса» и «ДДТ») теперь тоже регулярно собирали стадионы. Участники культовых команд на собственном опыте поняли, какой это тяжелый труд, и осознали, насколько сложно пришлось первопроходцам, начинавшим в ту пору, когда шоу-бизнеса в Союзе не было как такового. И задумались, что, собственно, плохого в том, чтобы за тяжелый труд, очень нужный миллионам людей, зарабатывать большие деньги.
Мнение рок-тусовки по данному вопросу окончательно определилось в начале 91-ого. Отныне самиздатовских журналюг, стыдивших рокеров за высокие гонорары, рокеры гнали пинками под зад. Впервые после воссоздания «Наутилус» выступил на большом сборном рок-концерте («Рок против террора» в Москве) в апреле 1991-ого. С тех пор место Нау в рок-тусовке не оспаривалось никем, кроме совсем уж оголтелых хейтеров.
Но почти полтора года между катастрофой и «Роком против террора» надо было как-то пережить. Вряд ли Бутусову это удалось бы без поддержки Ильи Кормильцева. Он был в курсе проблем Славы и помогал, чем мог. А мог немало.
Когда слушаешь альбом «Наугад», кажется, что все новые песни, созданные на стихи Кормильцева, в той или иной мере отражают проблемы, с которыми тогда столкнулся Бутусов. Есть песни на осознание масштаба катастрофы. Есть песни, помогающие выкрикнуть боль и страх. Есть песни, предназначенные для собирания сил.
При этом Илья Валерьевич, обладатель широчайшего кругозора и прекрасно подвешенного языка, с огромным удовольствием рассказывал всем, что стихи, на которые положены новые песни Нау, посвящены родным его знакомых и близким его друзей. Не сомневаюсь, если Слава когда-нибудь задавал Илье вопросы об этих стихотворениях, то получал аналогичный ответ.
А самая лучшая песня Нау того времени посвящена не менее важной задаче – осознанию опыта 1986-ого-1988-ого годов. История Нау – самодеятельной провинциальной группы, вознесшейся на вершину всесоюзного успеха, – абсолютно невероятна. Размышляя об этом, Слава не мог не думать, как такое могло случиться и почему произошло именно с ним. Что в нем особенного? Кто он такой? Что он такое?
На все эти вопросы Кормильцев дал исчерпывающий ответ в своем стихотворении «Люди». Нужно понимать степень ехидства и язвительности Ильи Валерьевича, чтобы оценить четкость и вежливость его формулировок.
Люди ведь и в самом деле очень разные. Есть невероятные таланты – и есть обладатели способностей гораздо ниже среднего. Есть сказочные красавцы – и есть те, кто не может похвастаться внешними данными. Есть люди исключительного благородства и порядочности – и есть настоящие мрази. И по какой бы шкале ни оценивать любого человека – он окажется в середине списка. Конечно, судьбу, скажем, Вячеслава Бутусова не назовешь самой обычной – но есть немало судеб, гораздо более удивительных. Так что нужно просто жить, как живется, и не заморачиваться из-за ерунды.
Однако именно эту гениальную песню Бутусов не исполнял несколько десятилетий и начал петь лишь в 2017 году. И вообще, песни из альбома «Наугад», способные помочь в самых разных жизненных ситуациях, он в последующие годы не исполнял практически никогда. Единственное исключение – мутные и невнятные «Тихие игры».
Дойдя до этого места в своих размышлениях, я неслегка озверел. И понял, что абсолютно не способен понять чужую логику. И решил больше не пытаться понимать ее, а заняться чем-то более полезным.
Но напоследок решил применить те же логические построения к группе с очень сходной творческой судьбой. И посмотреть, что получится.
Конец 1988-ого-1990-ый годы. Тем временем в «Кино»
Если бы Вячеслав Бутусов специально подыскивал наиболее подходящее время для отдыха, лечения и учебы, то не мог найти лучший период, чем конец 1988-ого-1990-ый годы.
Конец 86-ого-конец 88-ого – это время, когда над огромной страной взлетел сказочно прекрасный фрегат под названием «Наутилус Помпилиус», затмивший все остальное. Этот невозможный, невероятный взлет абсолютно нельзя было остановить. Чудесный корабль плыл по небу, словно по воде, и брал крепости одну за другой
А в конце 88-ого над одной шестой частью суши так же мощно и непобедимо засияла звезда по имени «Кино». И ее неземной свет было невозможно затмить абсолютно ничем.
История успеха «Кино» – внезапный взлет, всесоюзная популярность, дикий рев хейтеров – практически аналогична истории успеха Нау. Отличий только два.
Во-первых, «Кино» было вторым. Оно шло по следам Нау и знало, что бывает и так. Последователям всегда проще, чем первопроходцам.
Во-вторых, все участники «Кино», как и Виктор Цой, понимали, что такой успех не может быть вечным. (Наусы золотого состава, наоборот, считали, что это и есть та цель, к которой они стремились, были готовы всю оставшуюся жизнь выступать с песнями из «Разлуки» и не понимали, отчего Слава так тревожится.) Но вариантов дальнейших действий в любом случае было немного. Чем бы ни решило «Кино» заняться в дальнейшем – попытаться пробиться на Западе, снова попробовать свои силы в кинематографе, просто сесть и записать новый альбом – для всего этого нужны были деньги. Деньги можно было заработать, давая концерты на стадионах. Стадионы заполняли люди, которые очень-очень хотели услышать песни «Кино» вживую. Данное положение вещей глубоко возмущало самиздатовских рок-журналистов, считавших, что рокеры должны давать концерты исключительно за портвейн с закусью.
А за внешней уверенностью участников супергруппы скрывалась точно такая же тревога и страх перед будущим, как и у Вячеслава Бутусова несколько раньше. Причины для тревоги имелись очень серьезные.
И Нау, и «Кино», и все прочие русские рок-группы взлетели к вершинам успеха благодаря своим песням на социальные темы. Будущие легенды рока ходили по тем же улицам, что и остальные советские люди, стояли в тех же очередях, по утрам и вечерам давились в том же общественном транспорте. И – совсем еще молодые парни – в своем творчестве запечатлели жизнь родной страны с такой снайперской точностью, которая была недоступна старшему поколению.
Но, став звездами, рокеры утратили связь с жизнью, радостями и трудностями обычных людей. Теперь кумиры миллионов смотрели на своих поклонников из окон спецавтобусов и люксовых номеров гостиниц. И еще с арен стадионов, откуда зрители на трибунах казались маленькими, как муравьи.
О трудностях обычных людей легендарные рокеры узнавали лишь из рассказов немногих друзей, сохранившихся из прошлой жизни, – тех, кто не стал завидовать чужому успеху и принижать его. Но о том, что не касается тебя лично, гораздо сложнее рассказать, чем о том, что задевает непосредственно. Именно поэтому легенды рока, сумевшие пережить неизбежное падение после первого успеха и осмыслить свой опыт, вновь взлетели на звездный небосклон с песнями философскими и лирическими, а не социальными.
Но чтобы взобраться на новую вершину, сначала надо спуститься с прежней и начать новое восхождение. И, разумеется, период надира всеми переживается очень болезненно.
Если для Нау надир – это «Наугад», то для «Кино» – «Черный альбом». И – сюрприз-сюрприз! (нет) – все признаки надира там имеются.
«Кукушка» – это воплощенный страх. «В городе мне жить или на выселках» – Виктор Робертович, как и все представители андерграунда, очень хорошо знал: советская власть высылала неугодных жителей больших городов на 101-ый километр. В начале 90-ых вероятность репрессий против рокеров резко уменьшилась, но не исчезла совсем. У страха имелись веские причины.
А «Муравейник» – классический пример ремонта съехавшей крыши. Рост Виктора Робертовича – 184 см. С такой высоты люди действительно кажутся маленькими, как муравьи, на них волей-неволей смотришь сверху вниз.
Вот Виктор Робертович и напоминал себе, что ничем не отличается от других. Если жизнь – это муравейник, то он сам – один из муравьев, только и всего.
Муравейник живет.
Кто-то лапку сломал – не в счет,
А до свадьбы заживет.
А помрет – так помрет…
И мы могли бы вести войну
Против тех, кто против нас,
Так как те, кто против тех, кто против нас,
Не справляются с ними без нас…
Я не люблю, когда мне врут,
Но от правды я тоже устал,
Я пытался найти приют,
Говорят, что плохо искал…
Очень жесткая и очень страшная песня.
Виктор Робертович действительно очень устал, но понимал: на войне, которую вело его поколение, без него не справятся. И снова и снова шел в бой, несмотря на смертельную усталость. А попутно вправлял сам себе мозги, ни на миг не позволяя себе забыть: он всего лишь один из миллионов людей, не более того. На такое способен лишь исключительно сильный и мужественный человек. Останься Виктор Робертович в живых – возможно, вся история современной России сложилась бы иначе.
Получается, что самой болевой точкой Виктора Робертовича было желание смотреть на других свысока – и нет в этом ни стыда, ни позора, потому что легендарный рокер прекрасно понимал, что это неправильно, и боролся со своими слабостями до последнего вздоха.
И вот тут я задумался, какая болевая точка была у Вячеслава Бутусова в то время. И понял.
Светлые мальчики с перьями на головах
Ниже – цитата из статьи в самиздатовском журнале «Зомби» московской самиздатовской журналистки Натальи «Кометы» Комаровой о концерте Нау 5 апреля 1987 года в Ленинградском Дворце Молодежи. (Это был первый концерт почти никому не известной провинциальной команды в столице русского рока.)
Помню «Аквариум» в 1983 году: высокий, красивый супермен Боб с властными руками и статичным напряженным торсом. И вот сейчас – вокалист «Наута», такой же худощавый, напряженный, хотя он о своем имидже в этой программе говорит: это замкнутый, измученный человек…
И по памяти приведу цитату из письма поклонницы Нау в один из номеров 1987 года свердловского самиздатовского журнала «Марока». Девушка называла Вячеслава Бутусова сверхчеловеком, который перешел на качественно более высокий уровень по сравнению с обычными людьми, но не бросает человечество, потому что его любит и жалеет.
При всей бредовости формулировок именно так воспринимали Нау большинство поклонников. Эта группа ведь не в фантазиях почитателей, а в реальности сломала эпоху через колено.
Чувствовать себя сверхчеловеком, когда тебе нет еще тридцати, очень приятно, но неправильно и опасно. И если ВГ выжил и продолжил писать замечательные песни – значит, это в себе опознал и смог преодолеть. Как же он это сделал?
А вот как.
Светлые мальчики с перьями на головах
Снова спустились к нам, снова вернулись к нам с неба.
И чем же занимаются эти небесные мальчики на гораздо менее симпатичной им земле? Да ничем! Какой-то дурацкой возней в чужом доме, пока
Так что на поверку текст «Тихих игр» оказывается отнюдь не мутным, а вполне логичным. Наверняка хотя бы иногда Славе приходила мысль о собственной уникальности и сверхъестественности. Любой, кто с такими мыслями сталкивался, знает: прямым запретом с ними не справиться. Нужен более тонкий подход.
Вот Слава и нашел шикарное решение – запер уникального себя-сверхчеловека там, где никто ему не помешает таковым быть. Регулярно (почти на каждом концерте) заходил в гости, восхищенно ахал, потрясенный сверхчеловеческой гениальностью части себя, – и убегал по своим делам. Сам-то Слава не сверх-, а самый обычный человек, и дела у него самые обычные, человеческие. Нужно заботиться о жене и двух дочерях, помогать друзьям, зарабатывать деньги – все как у людей. Сверхчеловеку – сверхчеловеческое, человеку – людское. Вот и все.
Я сильно подозреваю, что некоторые сексуальные аллюзии в текст песни внесла Алена Аникина. (Интересно, почему, глядя на Славу, девушки немедленно начинают думать о сексе?) Соавтор не возражал. И в самом деле, любимое занятие сверхчеловеков – дрочка на собственное величие. Что есть, то есть. Из песни слова не выкинешь.
Решив долго мучившую меня загадку, я очень порадовался собственной проницательности. Сравнивал тексты «Людей», «Муравейника» и «Тихих игр» – и восхищался тем, как по-разному три гениальных человека решили сходную творческую задачу.
А в один прекрасный день я задался странным вопросом: почему Слава запер своего сверхчеловека именно в чужом спящем доме, а не во дворце на острове, скажем? М. б., потому, что в жизни Славы или в истории Нау было что-то подобное? Какая-то нелепая возня в чужом доме?
До меня дошло – и я рухнул со стула. Смеялся долго. И сейчас иногда смеюсь, когда вспоминаю.
1984 год. Свердловск. Рок
В истории русского рока не было времени страшнее, чем годы правления Константина Черненко – начало 84-его – начало 85-ого. Рокеров сажали в тюрьмы и психушки, избивали, запрещали выступать, травили на страницах официальной прессы. Были и такие (как, например, Жора Ордановский, лидер группы «Россияне»), кто в это время однажды ушел из дома – и не вернулся.
Центр репрессий находился в Москве. Это означало, что травля рокеров – не произвол местных чинуш, а воля высочайшего начальства. И те, кто помнил прошлое, знали: обычно травля такого масштаба является преддверием массовых арестов.
Более-менее держались только Ленинград и Свердловск; в обоих городах начальство, похоже, благоволило рокерам. Но, разумеется, если бы московские бонзы дали отмашку – приказ выполнили бы абсолютно все.
В подобных ситуациях иногда кажется, что от решения каждого конкретного человека не зависит абсолютно ничего. Плетью обуха не перешибешь.
На практике, как ни странно, именно воля одного способна развернуть ситуацию на 180 градусов.
В Свердловске это блистательно доказал Илья Кормильцев. Он быстро понял: даже если пересажают абсолютно всех свердловских рокеров, молодежь не перестанет любить рок и наверняка найдутся те, кто захотят его сочинять и играть. Выступать можно и на квартирниках, а самое слабое звено – запись альбомов. Если в относительно спокойные времена рокеров пускали записываться в Дома Культуры и телестудии, то в пору репрессий эта возможность отпадала в полуфинале. Значит, залогом выживания рокеров становилась возможность записывать альбомы независимо от госструктур.
И Судьба услышала гения. Летом 1984 года, в разгар гонений на рок, в одном из комиссионных магазинов Свердловска появилась в продаже японская портостудия – незамысловатое устройство, позволявшее записывать альбомы в любом месте, включая квартиру. Стоила заокеанская игрушка недорого (с точки зрения советской элиты) – примерно столько, сколько полностью обустроенная дача. Или автомобиль средней ценовой категории.
У Кормильцева таких денег не было. И ни у кого из свердловских рокеров тоже не было.
Тогда Илья Валерьевич принял решение, определившее его собственную судьбу, судьбу свердловского рока, судьбу отечественного рока и судьбу одной шестой части суши. Кормильцев взял все золотые украшения тещи (я определенно не хочу знать подробности этого изъятия) и отнес их в ломбард.
Такое количество ювелирки от одного человека принимать отказались. Поэтому Кормильцев подключил всю рок-тусовку.
Собравшись пасмурным летним утром у дверей ломбарда, рокеры поделили украшения и начали по очереди сдавать их, получая взамен деньги. Пантыкин, Белкин и Назимов, Скрипкарь, Перов, Димов и Настя Полева из «Трека», Бутусов и Умецкий и многие другие – практически вся рок-туса приняла участие в этом событии. Сдавателям оказывал моральную поддержку хиппарь Юра из Уфы, спасенный свердловскими рокерами от верной смерти. Он не мог ничего сдать в ломбард, т. к. не имел свердловской прописки, но морально поддерживал боевых товарищей.
На вырученные деньги Илья Валерьевич купил портостудию – и даже посвятил ей стихотворение. Денег постоянно не хватало, поэтому большая часть драгоценностей тещи Кормильцева пропали в ломбарде. А на портостудии начали записываться малоизвестные свердловские рок-группы – конечно же, абсолютно бесплатно.
Разумеется, семья не одобрила столь предосудительный поступок отца двоих детей. И дело тут отнюдь не в жадности. Если бы Илью Валерьевича арестовали, именно фамильные драгоценности стали бы главной поддержкой осиротевшей семьи. Их утрата была невосполнима.
Наказание оказалось строгим, но справедливым. Судя по дальнейшим событиям, в дом Кормильцевых категорически перестали пускать большинство его рок-знакомых, сделав исключение лишь для людей, связанных с «Урфин Джюсом» – самой известной командой города.
Конец 84-ого года ознаменовался публикацией списка рок-групп, запрещенных к исполнению и упоминанию в СССР. «Урфин Джюс» и «Наутилус» были там упомянуты вместе с «Аквариумом» и «Кино», «Браво» и московским «Наутилусом», «ДДТ», «Пикником» и «Автоматическими удовлетворителями». Чуть позже власти Свердловска приказали «Урфину Джюсу» самораспуститься.
«Наутилусу» приказ сверху не требовался: группа фактически прекратила свое существование летом 84-ого, когда студенты окончили Архитектурный институт. Большинство участников команды распределили на работу в другие города. В Свердловске остались только Слава и Дима. Не имея ни малейшей возможности продолжать занятия музыкой, они начали пить, причем так, что поражались даже старшие товарищи-рокеры, которые очень даже дружили с бутылкой.
В общем, было очень плохо. По всему получалось, что волна арестов не за горами…
1985 год. И музыка их не разбудит лежащих во сне
… однако она почему-то медлила. То ли менты решили дать рокерам возможность отгулять Новый год, то ли собирали как можно больше материала для супердела, которому предстояло охватить десятки советских городов. (На самом-то деле советские бонзы, узнав о скором конце Черненко, начали борьбу за власть после его смерти, временно забыв о рокерах, но об этом не знал никто из потенциальных жертв.)
Первая сходка свердловских рокеров в начале января 85-ого ознаменовалась удивительным событием. В тусовку явился невысокий кряжистый парень с обветренным грубоватым лицом и мозолистыми руками. Он работал строителем – не из-за притеснений властей, а по зову сердца, был женат, растил двух дочерей. А еще сочинял и играл рок.
Парня звали Владимир Шахрин. Шок от знакомства оказался взаимным. Володю потрясло то, что легендарная рок-тусовка, о которой он столько слышал, составляла всего десять человек (на самом деле их было пятнадцать + звукачи, просто не все пришли). Рокеров поразило то, что вполне нормальный человек, с виду – опора режима, в очень страшное время так горит роком, что готов рисковать не только собственной свободой, но и благополучием близких. Это означало, что свердловский рок жив. Жив! Жив, несмотря ни на что.
Не знаю, как было на самом деле, но, размышляя о дальнейших событиях, не могу не вспоминать эпизод из сериала «Место встречи изменить нельзя», в котором Жеглов и К размышляют, какую особенность ситуации бандиты не смогут изменить ни при каких обстоятельствах. В сериале это было место встречи – бандиты обязательно пришли бы на склад.
В Свердловске начала 85-ого это было время. Рокеров не стали бы арестовывать до того, как власть даст отмашку. Разумеется, если бы рокеры вышли на главную площадь родного города с плакатами «Свободу советскому року!», то быстро загремели бы в кутузку. Но пока рокеры сидели тихо, их никто не стал бы трогать. Данным положением вещей имело смысл воспользоваться.
В таких вот обстоятельствах Слава Бутусов и Дима Умецкий и решили записать альбом. В активе имелась японская портостудия Кормильцева, импортная бас-гитара Димы, присланная ему бабушкой, жившей в ФРГ, и более-менее приличная гитара Славы, которую он приобрел на деньги от продажи драгоценностей жены. Все остальное отсутствовало.
Главной проблемой, безусловно, был звукач. Только настоящий профессионал мог обеспечить хоть какое-то качество записи в настолько диких условиях.
Лучшими рок-звукачами города были Леонид Порохня и Дмитрий Тарик, работавшие с «Урфин Джюсом». Наусы до их уровня не дотягивали очень сильно.
Решить эту проблему тоже помог Кормильцев. Чтобы привлечь звукачей к работе, он придумал очень хитрый план.
Процитирую фрагмент книги Леонида Порохни «Илюша»:
Мы с Димой Тариком значились тогда звукарями в «Урфине Джюсе», и вот Илья пригласил нас «чаю попить». В чем была изначально легкая подлянка — Илья с Тариком почти не общался, а тут эдак официально, мол, «вы оба, в восемь вечера, у меня дома»… Ладно, пришли, сели чай пить. Тоже странно — если уж пить, то не чай… Но пьем. Звонок в дверь. Илья вышел, переговорил с кем-то, вернулся: «Вас там ребята в подъезде ждут, поговорить хотят»… Я, грешным делом, дрогнул — если уж в подъезде ждут, то не говорить, а морды бить — как-то так было принято. Но деваться некуда, пошли в подъезд. Там стояли Слава с Димой. Оба длинные, худющие и какие-то испуганные. Про себя уже я сказал — был не шибко отважен; нормальным был, видимо, только Тарик, но у него по физиономии я никогда ничего понять не мог.
Они предложили записать их альбом.
Кормильцев рассудил очень мудро. Профессионалы не горят желанием помогать любителям, особенно алкоголикам. Но отказать, глядя в глаза тем, кто просит о помощи, гораздо сложнее, чем если их не видишь.
Однако даже в этой ситуации все висело на волоске. И тогда то ли Дима, то ли Илья скомандовал (совсем как в старой советской комедии «Веселые ребята»):
–
И Слава запел. Прямо в подъезде. Поздним вечером.
Порохня с Тариком впечатлились – и согласились помочь группе. А потом долго ходили по ночным улицам (похоже, супруга Ильи Валерьевича намекнула, что время для продолжения банкета слишком позднее) и обсуждали услышанное.
Если бы байопик о лидере Нау снимал Стивен Спилберг, то фильм явно назывался бы «Вячеслав Бутусов и Подъезд Судьбы».
Следующей по важности проблемой была студия – точнее, место, где с помощью кормильцевской аппаратуры можно было бы записать альбом.
Тут помог еще один выпускник Архитектурного института, который в феврале 85-ого уезжал в отпуск почти на месяц и был готов на этот срок предоставить свою опустевшую квартиру рокерам.
Недостающая аппаратура нашлась в Верхней Пышме – городе, тогда расположенном в 30 км от Свердловска. Днем эта аппаратура использовалась по своему прямому назначению, зато ночью с ней можно было делать все, что угодно.
При создании альбома не помешали бы музыканты. Ударника Слава с Димой так и не нашли, поэтому записывались с драм-машиной. А вот клавишника разыскали. Им оказался еще один выпускник Архитектурного института – Виктор Комаров
. Играть на клавишных он умел и был готов помочь рокерам-нелегалам. (Несколько позже именно Комаров придумает первые такты «Взгляда с экрана», но это уже совсем другая история.) А еще у Виктора был «Голубой мул» – синий «жигуленок», позволявший привозить аппаратуру из Верхней Пышмы.
Вот только инструмента у Комарова не было. Совсем.
К счастью, Дмитрий Умецкий вспомнил об Алексее Хоменко. Он был уже очень старый – тридцать три года (по советским меркам – почти пенсионер). Когда-то тоже играл рок и наверняка мечтал если не о переполненных стадионах, то о битком набитых Домах Культуры. Однако Судьба распорядилась иначе – и теперь Хоменко выступал в ресторане «Центральный», прекрасно зарабатывал и был счастливым обладателем дорогих импортных клавиш. Но рокерскую юность не забыл – и иногда отдавал молодым музыкантам свой инструмент. Согласился помочь и наусам. Наверняка и предположить не мог, что юные алкоголики – это его билет в бессмертие.
Удалось раздобыть даже дефицит примерно такого же масштаба, как сегодня личный вертолет, – импортную 90-минутную аудиокассету Maxell, на которой и намеревались воплотить альбом в реальность.
Собрав все детали головоломки, наусы приступили к записи. Портостудию отвезли в чужую квартиру сразу же.
А дальнейший распорядок их жизни заслуживает отдельного рассказа.
Рабочий день наусов начинался как у всех – с началом рабочего дня в тех НИИ, где они работали. Жизнь подобных учреждений очень точно показал Эльдар Рязанов в «Служебном романе». Много работать там не требовалось, но в открытую спать не рекомендовалось. И следовало хоть иногда внятно отвечать на задаваемые вопросы.
Завершив девятичасовой рабочий день, парни разъезжались по домам. Это была единственная возможность поесть свежей еды и поспать в кровати.
Рабочая ночь начиналась не позже десяти вечера.
Сначала Слава, Дима и Виктор на «Голубом муле» отправлялись в Верхнюю Пышму, где забирали аппаратуру. Потом возвращались в Свердловск и ехали к ресторану «Центральный», который заканчивал работу в полночь. После этого Хоменко отдавал наусам свои клавиши.
Затем парни подбирали Порохню и Тарика, ехали в студию, устанавливали аппаратуру, нажимали на кнопку «Вдохновение ВКЛ» – и начинали записывать альбом.
В общем, все было хорошо, прекрасная маркиза, за исключеньем пустяка. Запись альбома – процесс шумный. А осуществлялась она в час, когда в доме спали уже даже мыши, в доме с по-советски тонкими стенами. Конечно, в середине 80-ых в Союзе требования к тишине были совсем не такими строгими, как сейчас, но обижать соседей все равно не хотелось. Кроме того, если бы соседи начали весело стучать в стеночку, то сорвали бы процесс записи.
Впрочем, и эту проблему решили быстро. Если Славе требовалось особенно громко орать, он брал микрофон и ложился на диван. Остальные заваливали вокалиста матрасами, одеялами, пальто – словом, всем мягким и плотным, что помогало заглушать звуки.
В общем, мальчики знали, что все нужно делать скорей, – и мальчики делали все по возможности тише.
Имелся и еще один повод для радости – сотрудничать с наусами наконец-то согласился официальный поэт «Урфина Джюса» Илья Кормильцев. Слава мечтал об этом с начала 83-его – и не отказался от своей мечты, несмотря на то, что свердловская рок-туса отговаривала его от сотрудничества с Кормильцевым на протяжении двух лет. (Никто не сомневался, что скандалист Илюша просто съест тихого Славу.)
Перед записью нового альбома Нау Кормильцев торжественно вручил Бутусову толстенную папку со своими стихами – отдал все, что забраковали остальные рокеры города. Петь это было абсолютно невозможно, но Слава не растерялся и, выбрав самое короткое стихотворение «Кто я?», положил его на музыку весьма оригинальным образом. Следующим стихотворением, которое Кормильцев принесет Бутусову, окажется очень вольный перевод текста одного англоязычного попсового хита, но это уже совсем другая история.
А в альбоме, который наусы записывали в начале 85-ого, выстрелили две песни: «Князь Тишины», созданный на стихи Эндре Ади, венгерского поэта XIX-XX веков, и «Последнее письмо». Обе известны в абсолютно иных аранжировках, но впервые их записали февральскими ночами 85-ого в чужой квартире с помощью техники, собранной подаянием.
Когда сил не оставалось совсем, рокеры вырубались прямо в импровизированной студии.
Завершалась рабочая ночь под утро. Наусы развозили звукачей, после чего возвращали клавиши Хоменко, а прочую аппаратуру – в Верхнюю Пышму. И начинали новый рабочий день.
Все желающие легко могут вообразить, во что превратили чужую квартиру за месяц работы пятеро творческих мужчин. Однако хозяин, вернувшись домой и увидев вот это вот все, не закричал диким голосом и не упал в обморок, а… достал свою кинокамеру и запечатлел первозданный хаос для истории. Все-таки поклонники рока – святые люди.
Нелишним будет также отметить, что создание рок-альбома в квартире в то время не было чем-то особенным. Наоборот, именно так записывались советские рокеры во многих городах, в том числе и в Москве, – в основном по ночам, на взятой на время у добрых людей аппаратуре и инструментах. Например, Юрий Шевчук таким образом создал альбом «Время», а Егор Летов – «Мышеловку». Подробно об этом и о многом другом рассказал Александр Кушнир в своей книге «100 магнитоальбомов советского рока», которую я очень рекомендую к прочтению всем, кого заинтересовала данная тема.
Что же касается Нау – альбом, получивший название «Невидимка», был завершен в срок и удостоился похвал самиздатовских журналистов, причем не только свердловских, но и московских. (В Свердловске, кстати, даже в 88-ом, когда Нау уже орал из каждого утюга, оставались люди, считавшие, что «Невидимка» лучше «Разлуки».)
Эта история (а также история, например, записи альбома «Титаник») очень хорошо объясняет причины депрессий, которые время от времени охватывают Вячеслава Бутусова. В самом деле, если человек способен долгое время работать в режиме боевого робота, то расплатой за суперменство обязательно будет апатия и упадок сил. Иначе не получится.
Запись альбома наусы завершили в начале марта 85-ого. 10 марта умер Черненко. Вскоре к власти пришел Горбачев – и началась совершенно иная жизнь у всех, в том числе и у рокеров. Но это уже совсем другая история.
А обстоятельства записи «Невидимки» почти дословно совпадают с текстом песни «Тихие игры». Если предположить, что это не случайное совпадение – сразу становится ясно, почему Бутусов исполнял эту песню почти на каждом концерте на протяжении нескольких десятилетий.
Мальчики знают, что все нужно делать скорей, – и мальчики делают все по возможности тише.
Если допустить, что моя гипотеза верна, то «Тихие игры» оказываются песней-матрешкой, наполненной множеством смыслов. Вот их самый очевидный перечень.
«Тихие игры» – это
1. История о мальчиках с их маленькими секретами.
2. Место, в котором Бутусов запер суперменскую часть себя, чтобы не мешала в повседневной жизни.
3. Возможность хоть ненадолго вернуться в нищую, безнадежную, но такую счастливую юность, где все были вместе, все всем помогали – и верили, что так будет всегда. В 90-ом, когда из всех свердловских знакомых ВГ общался только с Кормильцевым, это было особенно актуально, да и потом очень важно.
4. Возможность взглянуть на современность глазами себя двадцатичетырехлетнего. Ведь, как ни крути, Вячеслав Бутусов в 90-ом – это воплощенная мечта Славы Бутусова из 85-ого. ВГ зарабатывал на жизнь музыкой, его знали во всей огромной стране, он регулярно ездил на гастроли и давал интервью газетчикам и телевизионщикам. Другое дело, что по сравнению с успехом 87-ого-88-ого гг. все это выглядело весьма скромно, но такой успех выпадал на долю единиц. Так что следовало радоваться тому, что это вообще было, – и ценить то, что есть сейчас. Для Славы Бутусова из 85-ого даже положение вещей 90-ого года было абсолютно несбыточной мечтой.
5. Психотерапия. В одном из интервью ВГ сказал, что «Тихие игры» увидел и услышал во сне. Возможно, все действительно было именно так. Ведь когда наусы уезжали в Москву в конце 87-ого, в их успех верили немногие. Слава держался очень уверенно – но не факт, что так себя чувствовал. И, разумеется, очень не хотел возвращаться в Свердловск несолоно хлебавши.
В дивной красоты фразе:
Светлые мальчики с перьями на головах
Снова спустились к нам, снова вернулись к нам с неба.
возможно, главное слово – «снова».
Это действительно мог быть сон – повторяющийся из ночи в ночь кошмар. Кошмар о том, как Слава вернулся в Свердловск без копейки денег – и СНОВА побирается у всех, выпрашивая аппаратуру и инструменты для записи нового альбома.
Кстати, фраза:
Их изумленные, будто слепые, глаза
Просят прощенья, как просят на улице хлеба.
очень точно кореллирует с рассказом Порохни о том, как Слава и Дима уговаривали лучших рок-звукачей Свердловска с ними поработать.
Так что регулярное исполнение «Тихих игр» могло быть своего рода психотерапией: вот зал, в нем люди, которые заплатили деньги, чтобы послушать Нау. Значит, возвращение в Свердловск и попрошайничество в ближайшем будущем не грозят.
6. Мера. Даже в 90-ом Вячеслав Бутусов был очень большим человеком (особенно по провинциальным меркам), которого охотно звали к себе большие люди. Некоторые воспринимали легендарного рокера как столь же удачное украшение банкета, как целая стерлядь или молочный поросенок; другим было действительно интересно пообщаться.
При этом жизнь менялась очень быстро, и то, что вчера решительно осуждалось, сегодня оказывалось достойным похвалы. А Славе еще не исполнилось тридцати, и жизненный опыт у него был совершенно невероятный, но все же весьма специфический. Разобраться в жизни и людях вокруг наверняка было непросто.
И помогала в этом как раз история записи «Невидимки». Самые обычные люди – быдло по классификации илитки – совершенно бескорыстно, рискуя собственным имуществом, спасали от алкоголизма двух молодых лузеров. Если бы кто-то сказал этим людям, что они вносят весомый вклад в историю отечественной культуры, – те явно не поверили бы и, наверное, долго бы смеялись. Все было гораздо проще: хорошие парни, окончив институт, совершенно потерялись в жизни. Им следовало помочь, вот и все. Все очень просто. Человеческая доброта, как она есть.
Глядя на больших людей в 90-ом, было полезно задуматься, рискнул бы кто-то из них имуществом ради незнакомых алкашей – или прошел бы мимо неудачников, даже головы не повернув в их сторону. Это действительно очень неплохая мера для людей.
7. Выбор пути. В 90-ом Вячеслав Бутусов был уже большим человеком – и наверняка размышлял, как жить дальше, что делать, с кем идти. Воспоминания о записи «Невидимки» давали на этот вопрос вполне логичный ответ. Если на настоящую доброту способны именно самые обыкновенные простые люди – идти нужно с ними. Это, в конце-то концов, вопрос выживания. Элита, которая смотрит на простых людей сверху, любит только себя и вряд ли поможет тем, кто слабее.
8. Благодарность. Людям, которые помогли записать «Невидимку, Вячеслав Бутусов был обязан по гроб жизни. Они подарили ему Судьбу, и главное тут даже не деньги и успех, а возможность заниматься горячо любимым делом.
Как можно отблагодарить за это?! Количество денег, соразмерное ТАКОЙ помощи, человечество не напечатает никогда; кроме того, большую часть времени у Нау имелись проблемы с финансами. Словами ВГ уже благодарил своих спасителей – и наверняка не один раз. А действовали они не ради благодарности и не ради денег, а просто для того, чтобы помочь молодым парням, потерявшимся в жизни.
Но в 90-ом ВГ уже не мог не понимать: слова, которые он поет, имеют огромную и необъяснимую власть над жизнью и судьбами людей. Поэтому я не сомневаюсь: каждый раз, исполняя «Тихие игры», Бутусов таким образом благодарил людей, подаривших ему Судьбу, просил для них счастья, здоровья и удачи.
9. Помощь младшим. Думая о событиях, определивших его жизнь, ВГ не мог не понимать, насколько мала была вероятность одновременно встретить столько добрых людей. Если бы не нашелся хоть один – «Невидимку» никогда бы не записали. Тогда, возможно, и Нау бы не было больше никогда.
И, разумеется, ВГ понимал: именно в тот момент, когда он выступает на очередном концерте, другие мальчишки с гитарами отчаянно ищут музыкантов, аппаратуру, студию и продюсера. Помочь всем непризнанным гениям Бутусов не мог: продюсирование – это тоже талант, а если его нет, то не стоит и пытаться заниматься абсолютно чуждым делом. Но попросить в песне сразу за всех мальчиков с гитарами Слава мог. И просил.
Вам не кажется, что автор аналитики слишком далеко зашел в своих фантазиях? Мне вот тоже так показалось. А потом я вспомнил «Брата 2».
Первый «Брат» стал первым подлинно народным фильмом постсоветской России. Данила Багров – это личность Сергея Бодрова + режиссерский талант Алексея Балабанова + песни Нау.
«Брат 2» ознаменовал начало серебряного века русского рока, открыв дорогу к успеху практически всем русским рокерам нового поколения (за исключением лишь «Короля и Шута»). «Сплин», Земфира, «БИ-2», «Смысловые галлюцинации», «Океан Эльзы» – все они и многие другие предстали перед широкой публикой именно во второй части культовой кинодилогии Балабанова. Бутусов отдал «Брату 2» «Гибралтар-Лабрадор» – первую после распада Нау песню, ставшую хитом. Все это вполне мо счесть случайностью; вот только ничего подобного никогда не происходило ни в нашей музыке и кинематографе, ни в зарубежных. По-моему, таких совпадений не бывает. Если Бутусов, никогда никого не продюсировавший, фактически открыл путь к успеху новому поколению русских рокеров, – значит, он к этому стремился. Лучший способ вернуть долг за свое спасение – помочь тем, кто находится в столь же сложной ситуации, как ты сам когда-то.
10. Просьба. Если мои гипотезы верны и ВГ действительно на протяжении многих лет считал себя парнем с гитарой из далекого 85-ого, то, исполняя «Тихие игры», вполне мог просить и за себя, и за свою группу. Именно потому, что не отделял себя от остальных, за которых просил.
Эпилог
Если мои гипотезы верны – становится понятно, почему Бутусов исполнял «Тихие игры» почти на каждом концерте на протяжении нескольких десятилетий. Без песни, имеющей столько важнейших смыслов, было никак не обойтись.
Именно поэтому ВГ назвал «Тихими играми» альбом, выпущенный уже в начале 2000-ых, в очень сложное для себя время.
Именно поэтому спел «Тихие игры» на благотворительном проекте «Подари жизнь» – что же еще петь на концерте, выручка от которого пойдет в пользу тяжело больных детей? Разумеется, песню о великой доброте, невероятной удаче и сбывшейся мечте!
Понятно и то, почему сейчас Бутусов перестал петь «Тихие игры» – он уже не может с их помощью вернуться в 85-ый. Даже эта песня не воскресит Илью Кормильцева, ушедшего из жизни в 2007-ом. Песня силы превратилась в песню памяти.
Но ставить на место съехавшую крышу по-прежнему необходимо: это важная часть жизни любой знаменитости, тем более легенды такого масштаба.
Тут-то и пригодились «Люди», в которых Кормильцев сформулировал проблему с предельной четкостью и корректностью. Илья Валерьевич вообще очень хорошо понимал боевого товарища и его проблемы.
Мальчик с гитарой из 85-ого остался в 85-ом вместе со своими друзьями, а люди вечны.
P. S. 4 февраля 2007 года ушел из жизни Илья Кормильцев. Хитроумный интриган. Тролль тыща пицотого левела. Самая большая язва русского рока. Игрок, в казино жизни способный абсолютно все поставить на одну карту. Гениальный поэт, подаривший слова нескольким поколениям людей. Вечная ему память.
@темы: WTF-2019
Название: В черном-черном доме
Автор: Лис с серебристым мехом
Бета: анонимный доброжелатель
Размер: миди, около 12000 слов
Пейринг/Персонажи: Ольга Терентьевна Бекетова и ее новые соседи
Категория: джен
Жанр: немного крипи, немного абсурд
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Иногда Ольге Терентьевне казалось, что все это она видела во сне, где по определению не может быть никакой логики. Но слишком уж ярки были воспоминания! Еле слышный скрип открываемой двери. В прихожей - гора пустых бутылок из-под портвейна и судки из-под еды с надписью «Ресторан Лазурный». В комнате – мебель, сдвинутая к стенам, и странная, никогда прежде не виданная аппаратура. И люди. Симпатичные молодые парни, которые спокойно и деловито убивали своего товарища…
Примечание: Фик написан по песне «Тихие игры» группы «Наутилус Помпилиус».
Предупреждение: Все герои фика и события, о которых в нем рассказывается, полностью вымышлены. Любое сходство с реальными людьми и событиями является случайным и непреднамеренным.
читать дальшеОльга Терентьевна не помнила точно, когда это началось. Советское телевидение она смотрела, лишь когда там показывали передачи об искусстве и некоторые художественные фильмы. В советских газетах читала лишь статьи о культуре и репортажи из зарубежных стран. Официальные новости узнавала в основном из разговоров соседей по дому, по автобусу, по очередям.
Поэтому не знала точно, в какой именно момент официальная пропаганда вновь начала восхвалять великого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина. Когда же похвалы ему стали частью повседневного пейзажа, с трудом сдержала ужас: она знала, как заканчивается то, что так начинается.
С одной стороны, бояться было вроде бы нечего: документы почищены давно и надежно большими спецами в этом деле. Ольга Терентьевна не любила вспоминать, чего ей стоила столь незначительная услуга; утешало лишь то, что за собственную свободу не пришлось расплачиваться чужой.
С другой стороны, когда жернова истории входят в раж, они перемелют абсолютно всех, кто окажется поблизости, включая никому не нужных старух. Сей печальный факт Ольга Терентьевна усвоила давно и надежно. Поэтому все равно боялась.
Страшная весть грянула двадцать пятого декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого – в день настоящего Рождества. Советский Союз ввел войска в Афганистан. История повторялась.
Самым жутким было то, что люди – не партработники, а самые обычные люди – реагировали именно так, как и почти сорок лет назад, когда началась война с Финляндией.
– Чухна сама виновата! Не надо было на нас нападать! Мы их разобьем за неделю. Да и вообще, это территория России, отколовшаяся от нас только из-за тогдашних проблем. Пришла пора возвращать свое!
Сейчас «чухну» заменили «чурки», а «бывшую колонию» – «мы почти завоевали Афган при царе, пора завершить начатое; если мы туда не войдем, завтра там будут базы НАТО».
Ольга Терентьевна читала Киплинга еще в старых дореволюционных изданиях (интересно, где они сейчас – в библиотеке партбонзы или сгорели в буржуйке в блокаду?), поэтому знала: о маленькую горную страну обломали зубы даже безжалостные и прагматичные англичане. А еще Ольга Терентьевна очень хорошо помнила: любая война, даже маленькая и победоносная, означает трупы солдат.
Но большинство людей за последние тридцать пять лет умудрились напрочь забыть, что такое война. Тревога немногих тонула в общем радостном гуле.
***
Последствия не замедлили. Западные санкции (а ведь в экономике Союз и так отставал от главных противников!), бойкот московской Олимпиады. Растущие с каждым днем очереди в магазинах.
А потом – гробы.
Эйфории поубавилось, но роптали люди тихо и почти неслышно. А защитники войны кричали так громко, словно пытались убедить в своей правоте в первую очередь себя.
Десятого ноября восемьдесят второго, сразу после главного советского праздника, умер Брежнев. При новом правителе страна могла измениться абсолютно в любом направлении. Одни мечтали о потеплении, другие – о закручивании гаек. Ольга Терентьевна надеялась на лучшее, но готовилась к худшему, поскольку очень хорошо знала, кто такие комитетчики.
И не ошиблась. Война в Афганистане продолжалась. Продуктов на полках магазинов становилось все меньше.
Заметив наконец-то дефицит еды, власть озаботилась данной проблемой и нашла решение простое, как все гениальное, – задумала повернуть сибирские реки на юг, дабы их водой оросить засушливые районы Средней Азии и поднять там сельское хозяйство.
Это было уже по-настоящему страшно. В пятидесятые годы в освоение целины поверили многие: и в самом деле, почему плодородные почвы стоят непахаными?.. Поиск ответа на разумный вопрос обошелся стране очень дорого, а хлеб для нужд населения пришлось закупать за границей.
Однако сейчас большинство людей если не понимали, то инстинктивно чувствовали: от поворота рек будет гораздо больше вреда, чем пользы. Переизбыток влаги превратит песчаные пустыни не в плодородные земли (с чего бы вдруг?), а в болота. Но власть не слушала ни ученых, ни обычных людей и решительно готовилась к очередной гибельной стройке века.
Ольга Терентьевна, в отличие от большинства, видела и еще одну сторону проблемы. Ехать в тайгу на тяжелую низкооплачиваемую работу захотят немногие, а платить огромные деньги десяткам тысяч преобразователей природы власть не сможет по причине трудностей с финансами. Значит, стране понадобятся бесплатные работники. Много-много бесплатных работников…
Поиски начались незамедлительно. Милиционеры и их добровольные помощники стали почти ежедневно проводить облавы по магазинам, парикмахерским и прачечным. Искали тех, кто прогуливает работу, тратя служебное время на розыск дефицитных товаров и услуг; обнаружили, что большинство нарушителей социалистической законности – замужние женщины с детьми. Подобные мероприятия и их последствия были известны Ольге Терентьевне с давних времен.
В довершение всего двадцать третьего марта восемьдесят третьего американский президент Рейган объявил начало новой гонки вооружений. Угроза ядерной войны выросла даже не в разы, а в десятки раз.
Если бы выбирать между войной и поворотом рек пришлось Ольге Терентьевне, она предпочла бы второе. Но, разумеется, очень хотела, чтобы ни то, ни другое никогда не случалось.
Смерть Андропова, наступившую девятого февраля восемьдесят четвертого, Ольга Терентьевна восприняла с облегчением. Новому генсеку будет проще исправлять ошибки старого, не теряя при этом лицо.
Увы, приход к власти Черненко ознаменовался единственной радостью – милиция перестала ловить прогульщиков. Остальное шло своим чередом – и война в Афганистане, и подготовка к войне с США, и работы над проектом по переброске сибирских рек. Правда, стало непонятно, кто будет поворачивать реки, если прогульщиц амнистировали.
Ответ нашелся быстро. Власть взялась за рокеров – нелепых длинноволосых мальчишек, подражавших англичанам и американцам. Теперь чуть ли не в каждой газете хоть раз в неделю публиковалась статья, обличавшая чуждый советским идеалам бездуховный рок. Ольга Терентьевна знала законы такой травли и помнила, чем она заканчивается для тех, кого травят, поэтому искренне сочувствовала нелепым неумелым мальчикам.
Рок она случайно слышала несколько раз, когда в поисках старых книг и пластинок ездила на нелегальную толкучку в Шарташ. Там продавались также пластинки и кассеты западных рокеров, и, чтобы привлечь внимание покупателей, продавцы включали магнитофоны с записями. Услышав их, Ольга Терентьевна испытала жуткий шок: пронзительные вопли, похожие на мяуканье, невозможно было даже сравнить с настоящими песнями – теми, которые исполняли Изабелла Юрьева и Петр Лещенко, Клавдия Шульженко и Вадим Козин, Марика Рёкк и Луи Армстронг. Пару раз довелось слышать и советский рок – мяуканье и рев гитар заметно потише, а в целом точно такой же ужас.
Но, категорически отказывая рокерам в художественной ценности их творений, Ольга Терентьевна не желала зла этим нелепым парням. Печально было понимать, что всех их ждет арест, а потом – тяжелая работа и ранняя смерть.
Впрочем, вскоре Ольге Терентевне стало не до судеб несчастных молодых людей. Пятого мая восемьдесят четвертого года Советский Союз принял решение бойкотировать Олимпиаду в Лос-Анджелесе. Эту инициативу поддержали многие страны соцлагеря. Перспектива ядерной войны стала близка как никогда прежде.
Но пока жизнь шла своим чередом. Все больше гробов из Афганистана. Все меньше продуктов на прилавках. Все громче оскорбления в адрес западных стран. Все страшнее травля рокеров. Все сильнее официальная радость от того, что подготовка проектной документации по повороту сибирских рек наконец завершена. Можно приступать к работе!
В конце осени Ольга Терентьевна шла из магазина домой мимо школы, во дворе которой играли девочки лет семи-восьми. Самая маленькая из них вдруг расплакалась, а вторая, постарше и побойчее, принялась утешать:
– Не реви! Ну что ты как маленькая! Подумаешь, кукла! Весной ядерная война начнется – все сгорим!
У Ольги Терентьевны подогнулись ноги. Если даже дети знают правду – надеяться не на что.
Встреча Нового года прошла как в тумане. Рождество Ольга Терентьевна перестала отмечать с того дня, как арестовали отца, но в этот сочельник помолилась шепотом, еле-еле шевеля губами:
– Спаси нас, грешных, Господи! Спаси, пожалуйста! Пусть не будет войны с Америкой! Пусть закончится война в Афганистане! Пусть никого-никого не посадят! Пусть сибирские реки текут, как раньше текли! Спаси нас, пожалуйста!
***
Ответ на молитвы воспоследовал незамедлительно. Двенадцатого января восемьдесят пятого года Ольга Терентьевна заболела тяжелым гриппом и две недели лежала пластом. Спасла помощь жителей соседней квартиры – молодой четы Крыловых. С матерью Валентина, женщиной малообразованной, но приятной, Ольга Терентьевна приятельствовала до самой ее кончины. Валентин окончил институт, но характером пошел в мать и женился на очень достойной девушке.
Ольга Терентьевна и Крыловы как минимум раз в месяц наносили друг другу визиты. Пили чай с принесенным в гости дефицитом. Валентин и Наталья рассказывали о своей работе (молодые супруги трудились в НИИ), Ольга Терентьевна служившая в библиотеке Политехнического института, – о своей. Иногда обсуждали новые книги, фильмы, спектакли и песни. О политике не говорили никогда.
Но, разумеется, Ольга Терентьевна не хотела, выражаясь молодежным жаргоном, излишне грузить посторонних людей своими проблемами. Помощь Крыловых во время болезни была неоценима, но нелишними оказались и запасы еды, хранившиеся на кухне и в кладовой. Традиция делать запасы вела свою историю с послевоенных времен и поддерживалась неукоснительно.
***
Таинственные события начались в первые дни февраля, когда со здоровьем стало чуть получше.
Однажды Ольга Терентьевна проснулась среди ночи с четким ощущением, что рядом кто-то есть. Дрожащими руками нажала на кнопку ночника – и при неярком электрическом свете обнаружила, что комната пуста.
.Вдруг послышался отчетливый стон – негромкий, отчаянный. Затем еще и еще один, потом – дикий приглушенный крик…
Сначала Ольга Терентьевна решила, что лишилась рассудка. Затем поняла, что странные звуки доносятся из-за стены, за которой находится квартира Крыловых. Иногда крики, вполне логичные для счастливых супругов, оттуда слышались и раньше, но сегодняшний голос был абсолютно незнакомым. И звучала в нем не радость жизни, а нечеловеческая боль.
Ольга Терентьевна, стараясь унять бешено бьющееся сердце, превратилась в слух.
Однако стонов больше не было. Вместо них раздался незнакомый мужской голос:
– Не так! Не так, я сказал!
Затем послышался шепот, скрип передвигаемой мебели и стук, словно упало что-то тяжелое.
Потом раздался еще один мужской голос – не тот, что говорил раньше. Этот новый голос произносил слова негромко и размеренно, словно следователь, который зачитывает арестованному его права или диктует точный текст признания. Ольга Терентьевна навострила уши, но смогла различить лишь одно слово – «генерал».
Еле живая от ужаса, она на дрожащих ногах поднялась с кровати и отправилась на кухню, чтобы поставить чай.
С таким Ольге Терентьевне лично сталкиваться не приходилось, но от других она знала: иногда люди ОТТУДА устраивали допросные в квартирах арестованных. Сначала на двери появлялась печать, а потом… потом… все происходило, как и нынешней ночью за стеной: крики, стоны, звук падения, начитывание следователями показаний.
Сердце екнуло: сейчас события развивались в точности так, как полвека назад. Жернова истории начали молоть людей в муку. И снова – и снова, Господи! – абсолютно ничего нельзя сделать!
В первый миг Ольге Терентьевне захотелось разбить голову о стену, но потом на смену страху пришла отчаянная решимость. Если суждено сгинуть в жерновах – этого уже не изменить. Но если есть хоть один шанс выжить – надо хотя бы успеть рассказать потомкам о родных и друзьях, попавших под молот полвека назад. И о себе рассказать – четно и без утайки. Возможно, Ольга Терентьевна выжила именно для этого.
***
На следующее утро она проснулась рано. С трудом поднялась, оделась. Надо было идти в канцелярский магазин, чтобы купить побольше писчей бумаги и авторучек.
На лестничную клетку вышла с замиранием сердца. Однако там было тихо и спокойно. Соседняя дверь выглядела как обычно, без всяких печатей.
А, может, это просто сон?!.. Чуть дрожащей рукой Ольга Терентьевна нажала на кнопку звонка. Никто не ответил, что было очень странно: обычно в это время Крыловы еще находились дома.
– Утречко вам доброе, Ольга Терентьевна! – За спиной вдруг послышался хриплый голос Анны Кузьминичны – хамоватой старушки, жившей в квартире напротив. – Ух и холодрыга нонеча стоит! Страсть просто!
Просторечный говор соседки всегда казался Ольге Терентьевне нарочитым и искусственным, но расспрашивать она опасалась: каждый выживает так, как умеет. Поэтому ответила нейтрально:
– Доброе утро, Анна Кузьминична! Да, погода не радует. Впрочем, для февраля это вполне закономерно… Кстати, вы не знаете, где сейчас Крыловы? Звоню – а они не отвечают.
– Знаю. – Соседка нахмурилась. – Съехамши оне. Три дня как. Сначала фатера пустая стояла, а потом туда заселились энти… – она помахала рукой в воздухе, – ночные работнички. Приезжают заполночь, всю ночь колобродят, а спозаранку – фьюить! – и нет их.
– Та-ак… – Ольга Терентьевна вцепилась в стену, чтобы не упасть. – Очень странно! Мы с Валентином и Наташей дружим. Они обычно заходят предупредить, когда надолго уезжают. А тут исчезли просто так, не сказавшись…
– Энто мне неведомо. – Анна Кузьминична чуть усмехнулась. – Может, обиделись на что? Или спешили очень?
– Может быть.
Реальность подтверждала самые худшие подозрения.
С Крыловыми Ольга Терентьевна не ссорилась. Наоборот, накануне Нового года нанесла им очень приятный визит. С собой принесла конфеты «Красная Шапочка», купленные ранним утром седьмого ноября в центральном гастрономе города. Немногие знали, что по утрам больших советских праздников в хорошие магазины выбрасывают дефицит, так что ранние пташки могут неплохо закупиться; Ольге Терентьевне это было известно, и она регулярно пользовалась своей осведомленностью.
Предновогоднее чаепитие с Крыловыми прошло весело и душевно. Пятого января они нанесли ответный визит – и принесли с собой настоящую чурчхелу, привезенную из летнего сплава по рекам Грузии.
Когда Ольга Терентьевна заболела и несколько дней не выходила из квартиры, Наташа Крылова позвонила в дверь и спросила, что и как. Ольга Терентьевна сказала, что приболела, но в помощи не нуждается. Однако тем же вечером Крыловы принесли большую сумку еды, в которой лежала, помимо прочего, банка дефицитной тушенки и еще более дефицитные марокканские апельсины. Брать деньги за все это соседи отказались наотрез. Все, что оставалось Ольге Терентьевне, – категорически заявить, что дальше она будет заботиться о себе сама, поскольку чувствует себя гораздо лучше. Крыловы кивнули и больше о себе не напоминали.
Так что уехать, не простившись, они не могли. Никоим образом! Значит… значит…
– Спасибо за разъяснения, Анна Кузьминична! – сказала Ольга Терентьевна, проглотив комок в горле. – Простите, но мне нужно бежать. Дела!
– Правильно, Ольга Терентьевна! В гастрономе на углу яйца и масло выбросили. Если поспешите, то успеете.
– Спасибо за совет! Постараюсь успеть.
Масло к приходу Ольги Терентьевны уже разобрали, но десяток яиц и большой пакет серых макарон она успела отхватить. В канцелярском магазине, к счастью, дефицита пока не было.
Больничный позволял не ходить на работу, поэтому большую часть дня Ольга Терентьевна потратила на составление приблизительного плана мемуаров. Было страшно – но в то же время и весело. Впервые в жизни она не уклонялась от боя, а принимала его.
Поужинала в прекрасном настроении. Настала пора ложиться спать, но тут подняло голову любопытство, дремавшее весь сегодняшний день.
Ольга Терентьевна обнаружила, что ей до жути интересно, как выглядят современные ночные работнички. Безусловно, разглядывать их теперь, после принятого решения о написании мемуаров, было небезопасно. Но старушка вызывает меньше подозрений, чем молодые сильные люди. Да и вообще, даже кошке не запрещается смотреть на короля! В крайнем случае можно симулировать маразм.
Выходить раньше одиннадцати вечера не стоило: Анна Кузьминична уверенно сказала, что ночные работнички приходят заполночь.
Стрелки часов ползли невыносимо медленно. К счастью, по Второй программе после телепередачи «Время» показали неплохой детектив, в котором советские милиционеры профессионально и уважительно по отношению к фигурантам дела расследовали преступление. Фильм помог немного отвлечься, тем более что Ольга Терентьевна точно знала: стражи порядка, похожие на положительных и толковых киногероев, в родной стране тоже есть.
Фильм закончился в половине двенадцатого. Симпатичная дикторша прочитала программу телепередач на завтра и пожелала зрителям спокойной ночи. Затем на экране появилась настроечная сетка.
Чуть дрожа от волнения, Ольга Терентьевна оделась потеплее и вышла из квартиры. Ни на лестничной площадке, ни в лифте никого не было.
***
Двор встретил ледяной стужей – и абсолютным безлюдьем. Ольга Терентьевна прошлась туда-сюда, обдумывая легенду. Оправдание ночной прогулке имелось железное – Хилечка. Ее не было уже два года, но никто не помешает полоумной старушке считать, что Хилечка все еще есть. Это безумие безвредно и никакой опасности для других не представляет, так что можно не опасаться принудительного лечения…
С каждой секундой мороз крепчал. Тишина оглушала. Многоэтажный черный-черный дом, стоявший на черной-черной улице огромного черного-черного города, спал, как и все другие дома.
Время шло, но ничего не происходило. Ольга Терентьевна устала и замерзла. Она почти уже решилась вернуться домой несолоно хлебавши, как вдруг в оглушительной тишине послышался шум автомобильного мотора – сначала тихий, а потом все более явственный.
Ольга Терентьевна мгновенно сосредоточилась. К черному-черному дому, стоящему в черном-черном городе, подъезжает черная-черная машина – наверняка та, которую в народе много лет назад ласково прозвали черным вороном. Значит, события вчерашней ночи не были сном, да и Анна Кузьминична не галлюцинировала!
Ольга Терентьевна отошла в дальний угол двора, откуда была хорошо видна дверь ее подъезда.
С каждой секундой шум мотора становился громче. Затем тьму, почти не освещаемую тусклым светом фонарей, прорезали яркие фары.
Ольга Терентьевна поймала себя на странном чувстве. «Мастера и Маргариту» ей дали на одну ночь – не журнальный вариант, а подлинный, дополненный и уточненный вдовой Мастера. Эта была одна из самых счастливых и самых жутких ночей в жизни. Герои гениальной книги стали для Ольги Терентьевны живыми среди живых, так что она не удивилась бы, если бы из подъехавшего автомобиля вышел грач в шоферской фуражке или огромный черный кот.
Однако реальность оказалась непредсказуемее любой фантазии. К родному подъезду подкатил не черный ворон, а светло-зеленый старенький «москвич».
В первый миг Ольга Терентьевна решила, что ее подвело слишком богатое воображение, а на самом деле старомодная машинка подвезла кого-то из припозднившихся соседей.
Однако в следующий миг из автомобиля вышли двое пассажиров – и сердце снова ёкнуло. Эти парни – высокие, красивые, яркие – были абсолютно незнакомы. Более того, Ольга Терентьевна никогда прежде их не видела, иначе обязательно запомнила бы.
Незнакомцы оглядели двор внимательно и жестко. Ольга Терентьевна прижалась к стене, погруженной в тень.
Не заметив ничего подозрительного, один из парней кивнул другому. Они подошли к багажнику, открыли его и начали вытаскивать оттуда большие коробки.
Ольга Терентьевна даже растерялась. Неужели это просто спекулянты?! Увезли с согласия директора из ресторана или магазина дефицитный товар и прячут его?
Впрочем, коробки были сравнительно небольшими. Хилечка, средних размеров бассет-хаунд, поместилась бы там с трудом. На продаже таких маленьких партий дефицита не наживешься. Хотя если в коробках находятся банки с икрой или осетровым балыком, то все возможно…
Ольга Терентьевна одернула себя. Нет, в квартире, где прячут краденый дефицит, не стали бы устраивать пытки! Зачем привлекать к себе внимание соседей?!
Кроме того, парни, тащившие коробки к дверям подъезда, на спекулянтов абсолютно не походили. Эти двое буквально излучали силу и опасность и напоминали скорее офицеров, чем перекупщиков, – причем офицеров настоящих, а не советских. Полному сходству мешали лишь длинные волосы незнакомцев: офицеры носят уставные прически. Или это зависит от того, где именно служат офицеры? Если ТАМ, то им необходимо уметь вызывать доверие у молодежи и, значит, нужно выглядеть не слишком официально. Потому и машина непрезентабельная с виду. А какой у нее мотор – родной или с импортного гоночного автомобиля – снаружи не рассмотреть…
Глядя на незнакомцев, Ольга Терентьевна в очередной раз отметила, как уродуют парней длинные волосы, считающиеся сейчас последним писком моды. Если одного из них они не совсем испортили, то яркую внешность второго просто убили напрочь. Или на этом и строится расчет? Комитетчику нельзя быть намного красивее тех, кого он вербует…
Пока Ольга Терентьевна размышляла о странностях молодежной моды, из автомобиля вылезли еще двое парней. Они были совсем не так красивы, как их попутчики, зато с почти нормальными прическами.
Этих двоих Ольга Терентьевна тоже никогда не видела, иначе запомнила бы: незнакомцы очень походили на Пата и Паташона – знаменитых иностранных комиков эпохи немого кино.
Высокий парень напоминал еще и Михаила Кокшенова – популярного актера, исполнявшего роли энергичных, но бестолковых деревенских парней. Те же рыжие волосы, грубовато-кукольные черты лица, крепкое телосложение, слегка дураковатый вид.
А тот, что пониже, был похож на сценариста (и иногда актера) Александра Адабашьяна – субтильное телосложение, невзрачные черты лица, очки с толстыми стеклами. Типичный советский интеллигент, который читает древнегреческих философов в подлиннике, но не способен защитить от хулиганов свою девушку.
Выбравшись из машины, Пат и Паташон тоже направились к багажнику, вытащили оттуда коробки средних размеров и зашагали к двери в подъезд.
Последним из автомобиля вышел шофер, тоже молодой и симпатичный, но не настолько яркий, как его пассажиры. Он запер багажник и двери машины, а потом направился к входу в подъезд.
Больше ничего интересного во дворе не происходило. Шума машин тоже не было слышно. Вскоре в окнах квартиры Крыловых зажегся свет.
Выждав еще немного, Ольга Терентьевна последовала примеру ночных работничков.
Зайдя в свою квартиру, она первым делом взглянула на часы. Стрелки показывали без пяти минут час. Интересный, однако, распорядок жизни у новых обитателей квартиры Крыловых! Впрочем, для людей данной профессии он вполне естественен.
Ольга Терентьевна прислушалась. За стеной что-то двигали и негромко переговаривались.
Ольга Терентьевна уселась в кресло, вся превратившись в слух, но ничего особенного в соседней квартире пока не происходило. Она задумалась о чем-то важном, прикрыв глаза, уставшие за день.
***
Когда Ольга Терентьевна открыла глаза, ее ослепил дневной свет. Она и сама не заметила, как заснула в кресле и проспала до утра.
Выглянув в окно, обнаружила, что зеленого «москвича» и след простыл.
За стеной было тихо. Похоже, по утрам ночные работнички уезжали, как и говорила Анна Кузьминична.
Досадуя на собственную слабость, Ольга Терентьевна приготовилась не спать всю следующую ночь. Однако ночные работнички так и не появились.
На следующую ночь их тоже не было. А затем больничный Ольги Терентьевны закончился. В библиотеку Политехнического института она возвращалась с радостью: постоянное общение с молодежью хоть немного да спасало от полного превращения в старую кошелку. Потому и продолжала работать, хотя уже много лет как могла выйти на пенсию.
***
Библиотекарем в один из институтов родного города (Ольга Терентьевна никогда в мыслях не называла его советским именем) ее вскоре после ареста отца и братьев устроил тот самый человек. Сотрудничать Оленька наотрез отказалась, но он лишь ухмыльнулся:
– Надо же, какая цаца выискалась! Ничего, и без тебя желающих хватает. А ты мне иначе отработаешь.
Оленька отрабатывала. Очень старалась, да. Она видела, какими выходят на свободу те немногие арестованные, кому посчастливилось избежать осуждения, и категорически не желала себе такой судьбы – по крайней мере, пока это не означало совсем уж подлых сделок с совестью.
За время отработки пришлось сделать три аборта. Об этом Ольга Терентьевна не жалела: даже если бы дети совсем не были похожи на отца, она все равно не могла бы не думать о нем, глядя на них.
Известие о войне с Германией напугало Оленьку до ужаса: она помнила, как проходила и чем закончилась маленькая победоносная война с Финляндией.
Тот человек явился в комнату, куда Оленьку переселили после ареста близких, десятого июля и скомандовал:
– Завтра уходит эшелон. Твой институт эвакуируют. Собирайся!
– А… что брать? – От неожиданности Оленька растерялась.
– Эх, интеллигенция… – Тот человек вздохнул, подошел к платяному шкафу, рывком открыл его, вытащил огромную тяжелую отцовскую бобровую шубу и ловко начал ее сворачивать.
– Это не мое!
– Теперь будет твое – Через несколько минут огромная шуба превратилась в маленький сверток. Тот человек убрал его в небольшой чемодан и спросил: – Шапка меховая есть?
– Н-нет…
– Ох, интеллигенция, туды ее в качель… Как только прибудешь на место размещения, немедленно – слышишь, немедленно! – отправляйся на толкучку и покупай самую теплую и самую большую мужскую меховую шапку. Не ношенную, не потертую. И большие и теплые валенки. Поняла?
– Да…
– В чемодан сложи только самые-самые теплые вещи. Ну и пару летних платьев тоже. И обуви побольше. Всю обувь, какая влезет.
– А… как же книги?! У отца коллекция…
– Никаких книг! – Он подошел, схватил ее за плечи и резко встряхнул. – Никаких книг, поняла?! Повтори!
– Никаких книг. Поняла.
Оленька не стала спрашивать, действительно ли все так плохо. Ответ был очевиден.
Эшелон доехал, можно сказать, без приключений. Бомбили только один раз, и вагон, в котором ехала Оленька, почти не пострадал. Но с тех пор иногда закладывало уши – она переставала слышать реально существующие звуки. Вместо них раздавались крики и стоны. К счастью, случалось это нечасто.
Приказ того человека Оленька выполнила. Едва приехав в незнакомый город и разместившись в бараке, она отправилась на толкучку и купила там мужскую меховую шапку и валенки. Развернув отцовскую шубу, нашла в ее глубине мешочек, в котором обнаружились красивые и дорогие ювелирные украшения. Оленька сочла их подарком. Она не сомневалась, при каких обстоятельствах старинные драгоценности попали к тому человеку. Но своим прежним хозяевам они уже не могли помочь, а новой владелице – очень даже.
Отцовская шуба в лютые военные зимы спасла не только Оленьку, но и детей, живших в соседней комнате в бараке. Восьмилетняя Марина, шестилетний Петя и четырехлетняя Светланка Иващенко по вечерам приходили к Оленьке. Вчетвером они закутывались в огромную шубу, бросали щепочки в буржуйку, смотрели, как горит огонь. Оленька рассказывала детям сказки, которые читала еще в дореволюционных книгах, на ходу меняя все, что не соответствовало советской идеологии.
Мать Марины, Пети и Светланки работала на заводе и задерживалась допоздна. Ее муж погиб под Ржевом в сентябре сорок первого.
Оленька, как и все сотрудники института, в котором она работала, получала очень неплохой паек. Когда становилось совсем тоскливо, продавала на толкучке одну из драгоценностей, покупала на вырученные деньги много всяких вкусностей и делилась ими с семьей Иващенко. Так и пережили войну – гораздо благополучнее, чем большинство людей.
Лишь много позже Ольга Терентьевна задумалась, почему не привлекла внимание грабителей в те страшные годы. Конечно, драгоценности она продавала очень осторожно – нечасто, на разных рынках, одевшись победнее, со слезами на глазах. Но у налетчиков и наводчиков головы на плечах тоже имелись, а люди, способные в войну предложить хоть что-то по-настоящему ценное, были огромной редкостью. Да и личные обиды могли сказаться: против воли, в силу странного стечения обстоятельств, Ольга Терентьевна тогда несколько раз перешла дорогу бандитам. Однако богатенькую дамочку, по виду явно «из бывших», никто не тронул.
Ответ нашелся далеко не сразу. В конце концов она пришла к выводу, что и в данном случае помог тот самый человек: связи у него были огромные. Сколь бы странным ни казалось данное объяснение, остальные выглядели еще менее убедительно.
Больше Оленька никогда не видела того человека. Он остался в ее родном городе и, по официальной версии, погиб в сорок четвертом. Проходил мимо горящего дома, бросился спасать людей, оставшихся в огне, и задохнулся в дыму. Оленька, впрочем, не слишком поверила героической истории: тот человек ненавидел большевиков не меньше, чем «бывшие», хоть и служил новой власти верой и правдой. Казалось более вероятным, что он просто инсценировал свою смерть. А сам ушел на Запад, где стал гангстером – или миллионером.
О судьбе того человека Оленька узнала от его коллеги, с которым столкнулась буквально лицом к лицу в самом конце войны. Он сам к ней подошел и рассказал все. Потом Оленька почти год жила в страхе, ожидая вызова ТУДА, но о ней словно забыли. Оленька не сомневалась: к ее невидимости для компетентных органов приложил руку тот самый человек, и его воля оставалась нерушимой даже многие десятилетия спустя.
Когда война закончилась, институт, где работала Оленька, вернулся в родной город. Она могла бы уехать вместе с коллегами, но не решилась. Оленька видела людей, вывезенных оттуда в сорок втором, сорок третьем и сорок четвертом, – и не осмелилась взглянуть в лицо родному городу и тем, кто пережил блокаду. Оленька стыдилась своего благополучия в эвакуации, вот и осталась в холодном чужом городе – приюте искателей счастья, ссыльных и разбойников. Поступила на работу в библиотеку Политехнического института, где служила по сей день.
Оленька очень хорошо понимала: если бы отца и братьев не арестовали, то они все погибли бы. Отец никогда не покинул бы родной город. А еще Терентий Бекетов ненавидел ложь и подлость и был абсолютно непрактичным человеком. Из ценностей в доме имелись только книги, а за них много еды бы не дали. Значит, Бекетовы, оставшиеся в блокадном городе, умерли бы медленной и страшной смертью. Шанс выжить имелся бы только у братьев, если бы они пошли в армию. Но у обоих было очень слабое зрение, так что на фронте им бы тоже пришлось труднее, чем большинству.
Значит, именно арест и мученическая смерть всех мужчин из рода Бекетовых спасли жизнь единственной женщине в семье. И помощь того человека, разумеется…
Ольга Терентьевна не знала, за что ей выпала такая страшная честь, и понимала, что оказалась недостойной великой жертвы, против воли принесенной близкими. Никчемная самодовольная особа, не совершившая в жизни ничего значительного, – скудная плата за жизнь ученого с мировым именем и двух его многообещающих молодых коллег…
Когда развенчали культ личности (Господи, какое нелепое название для тирании!), Ольга Терентьевна подала запрос о реабилитации отца и братьев, но так и не получила ответ. Переспрашивать не рискнула.
Больше всего Ольга Терентьевна сейчас жалела о том, что не отважилась усыновить ребенка из детдома. С мужчинами она не встречалась: после войны их осталось мало, и каждый был достоин большего, чем подстилка комитетчика. А вот ребенку лучше даже не с очень хорошей матерью, чем в детдоме. Увы, сначала Оленька боялась, что ее опять вызовут ТУДА, а потом прежде времени сочла себя очень старой. Вот и не рискнула. За собственную трусость сейчас платила одиночеством. Что ж, все логично.
Утешала лишь судьба семьи Иващенко. Когда закончилась война, они вернулись в Москву. Сначала переписывались, потом стали перезваниваться. Сейчас Авдотьи Никифоровны уже не было в живых. Марина умерла пять лет назад от рака, но и у нее, и у Павлика со Светланкой уже подрастали внуки. Один раз Ольга Терентьевна даже приняла приглашение давних друзей и съездила в гости. Интересно было взглянуть и на них, и на большевистскую столицу. У Иващенко все было хорошо, а Москва и в подметки не годилась любимому городу. Но возвращаться домой – хоть ненадолго – Ольга Терентьевна по-прежнему стыдилась.
Со временем чужой город, куда Оленька Бекетова попала по воле того человека, стал почти своим. Суровый климат не пугал: родной город тоже не для слабаков. Здоровье пока было отменным, а возможность общаться с молодежью по-настоящему радовала.
***
За время болезни Ольги Терентьевны у студентов Политеха появилась новая страшилка. Разумеется, они не делились ею с библиотекаршей, но обсуждали пусть и негромко, но достаточно часто.
По слухам, в городе появился безумный убийца. Он уводил малышей из дворов и детских садов – а через несколько дней тела пропавших находили в заброшенных домах и на стройплощадках.
Ольга Терентьевна слухам не верила. Она лучше многих знала, как глубоко органы запустили свои щупальца в жизнь обычных людей, и считала, что в таких обстоятельствах изверг просто не мог долго скрываться. Если его еще не поймали, значит, россказни о гибели детей – это просто страшилки вроде историй о черном-черном городе.
Если бы студенты спросили мнение Ольги Терентьевны, она бы сказала. Но молодежи неинтересны мысли стариков, а лезть, когда тебя не просят, не хотелось.
***
Вернувшись на работу, Ольга Терентьевна не оставила мысль узнать, чем занимаются новые обитатели квартиры Крыловых. Однако попытки ночного дежурства всегда заканчивались одинаково – крепким сном, сквозь который еле-еле слышались разговоры и странные звуки, раздававшиеся за стеной. Не помогал ни поставленный на половину первого ночи будильник, ни дефицитный индийский чай, ни еще более дефицитный растворимый кофе, купленные по блату у знакомой продавщицы. Ольга Терентьевна несколько лет назад помогла ее сыну-лоботрясу подобрать литературу для диплома – и с созданием диплома тоже помогла, если честно. Защита прошла успешно, лоботряс стал инженером. С тех пор благодарная мать, работавшая в гастрономе на улице Кирова, время от времени продавала Ольге Терентьевне всевозможный дефицит по государственным ценам.
Но в данном случае, увы, оказался бессилен даже дефицит – возможно, потому, что каждую свободную минуту дома Ольга Терентьевна теперь тратила на написание мемуаров и с непривычки сильно уставала. Записи прятала в тайник, специально прорезанный в обшивке дивана. Если схрон станут искать всерьез, то, разумеется, найдут его в любом случае. Но от досужих глаз тайник был неплохой защитой. Проблема оставалась одна, но серьезная – на раскрытие тайны нехорошей квартиры не оставалось абсолютно никаких сил. Хорошо хоть, на работу по многолетней привычке удавалось всегда просыпаться вовремя даже без будильника.
***
Все изменилось в одну прекрасную субботу в разгар февраля, когда Ольга Терентьевна неожиданно для себя заснула около шести чесов вечера. Проснулась в первом часу ночи и сразу поняла: ночные работнички на месте. И не просто на месте, а в прескверном настроении и, кажется, ссорятся.
Ольга Терентьевна подошла вплотную к стене, прижала к ней ухо и прислушалась. Увы, все равно не удалось разобрать ни одного слова. Ясно было лишь то, что спорщиков несколько, и разногласия у них серьезные.
Вдруг в многоголосом гуле послышалось отчетливое:
– Пойдем перекурим.
Затем раздался стук.
Ни на что особо не надеясь, Ольга Терентьевна бросилась в коридор к входной двери. Вряд ли обитатели нехорошей квартиры покинут ее ради перекура: современная молодежь, не стесняясь, дымила в жилых комнатах. Но проверить все же стоило.
Ольга Терентьевна заглянула в глазок входной двери и мысленно пожала сама себе руку: на лестничной клетке стояли Пат и Паташон с сигаретами. Вид у обоих был очень недовольный; похоже, они покинули квартиру в первую очередь для того, чтобы наедине обсудить какие-то важные вопросы.
Ольга Терентьевна чуть приоткрыла дверь – к счастью, замок проворачивался беззвучно – и навострила уши.
Первым заговорил Пат.
– Задолбало все! – очень эмоционально, но негромко сказал он. – Дурость сплошная. Это несерьезно.
– А что ты предлагаешь? – так же тихо осведомился Паташон.
– А что тут можно предложить?! – Пат невесело усмехнулся. – Помогут ли мертвому припарки?
Ольга Терентьевна вся превратилась в слух.
– Ну, я бы так не сказал… – задумчиво протянул Паташон. – По-моему, имеет смысл…
Тут – очень вовремя, ничего не скажешь! – залаял мерзкий бульдог еще одного соседа по лестничной клетке, отставного комитетчика Петра Павловича. Громкий злобный лай полностью заглушил продолжение речи Паташона и ответ Пата. До Ольги Терентьевны донеслись лишь два слова – «детский сад».
Пока отвратительная псина нарушала тишину, ночные работнички явно пришли к согласию, поскольку вернулись в квартиру.
Ольга Терентьевна осталась стоять у двери, осмысливая услышанное.
Детский сад?! Господи, что этим громилам понадобилось в детском саду? Припарки для покойника?!
Вдруг вспомнились страшные истории, которые рассказывали друг другу студенты Политеха. Истории о безумном убийце, который уводил детей из дворов – и из детсадов тоже! Если изувер как-то связан с комитетчиками, то понятно, почему его не могут найти: милиция всегда побаивалась лезть в дела ЧК-НКВД-КГБ. А для обычных людей это и вовсе смерти подобно…
Закусив губу, Ольга Терентьевна мрачно взглянула на нехорошую квартиру – и не поверила глазам, увидев небольшую полоску света. Пат и Паташон, увлеченные спором, не заметили, что не захлопнули за собой дверь.
.Несколько секунд Ольга Терентьевна стояла в растерянности, но потом решилась. Это судьба! Если ночные работнички действительно причастны к пропаже и гибели детей – возможность узнать правду сейчас есть только у Ольги Терентьевны Бекетовой, пенсионерки шестидесяти пяти лет от роду. Закрывать глаза на настолько жуткое преступление при наличии свидетельских показаний не смогут даже милиционеры. Хотя, возможно, логичнее будет поискать сослуживцев того человека. Наверняка хоть кто-то из них еще жив – и в больших чинах…
Ольга Терентьевна одернула себя: о дальнейших планах можно подумать и позже, а сейчас пора действовать. Она открыла старый сундук, стоявший в прихожей, и достала оттуда огромные валенки – те самые, которые купила, едва приехав в эвакуацию. Конечно, зимние сапоги, которые появились в продаже лет пятнадцать назад, гораздо удобнее и красивее, зато в валенках двигаешься абсолютно беззвучно.
Потом надела пальто, на ходу обдумывая легенду. Тут, к счастью, все было просто: полоумная старуха ищет свою Хилечку.
Затем Ольга Терентьевна впервые со времен детства перекрестилась чуть дрожащей рукой.
Ну, двум смертям не бывать, а одной не миновать. С Богом!
Ни жива ни мертва, Ольга Терентьевна покинула свою квартиру и проскользнула в чужую.
***
Едва войдя в ярко освещенную прихожую, Ольга Терентьевна почувствовала, как уши обволакивает тишина – мягкая, словно вата. По всему получалось, что это один из приступов глухоты, которые со времен войны иногда накатывали. Ох, как же некстати! Господи, только не сейчас! Пожалуйста!
Ольга Терентьевна одернула себя, строго-настрого приказав не распускаться. Даже если уши отказали – глаза работают! Нужно увидеть как можно больше. Итак…
Она внимательно огляделась. Как и следовало ожидать, прихожая Крыловых была абсолютно безлюдна. Она почти не изменилась, только на крючках для верхней одежды висело множество мужских пальто, а в углу высилась гора пустых бутылок из-под мерзкого пойла, которое совершенно незаслуженно носило гордое имя «портвейн».
Размеры горы впечатляли. Неужели ночные работнички носили в коробках именно это, по меткому выражению современной молодежи, бухло?.. Неожиданно! Так, а на тумбочке для обуви что стоит? Ну-ка, ну-ка…
Ольга Терентьевна присмотрелась – и чуть не упала в обморок. Наверное, только окровавленный топор напугал бы ее сильнее, чем не по-советски симпатичные пустые судочки для еды с надписью «Ресторан Лазурный».
Ночь окончательно перестала быть томной. Ресторан с дурацким названием «Лазурный» считался самым лучшим в городе. Туда привозили дефицитные продукты, которыми не снабжали никакие другие городские предприятия общепита. Еда в «Лазурном» стоила дорого. Попасть туда было непросто: суровый швейцар, гордо возвышавшийся у входа, пропускал внутрь лишь тех, кого считал достойным столь великой чести. Доставкой еды клиентам на дом «Лазурный», конечно же, не занимался.
Если начальство ночных работничков обеспечило им обслуживание высочайшего класса – значит, это и в самом деле очень серьезные люди, несмотря на молодость и несерьезный вид. А вот алкоголем шефы, разумеется, подчиненных не снабжали. Так что пришлось ради экономии затариваться дешевым бухлом. Все логично!
Страх сменился ледяной решимостью. Двигаясь мягко и плавно, Ольга Терентьевна прошла из прихожей в короткий коридор, потянула на себя дверь комнаты…
И застыла как громом пораженная.
Комната была ярко освещена. До мелочей знакомый интерьер изменился до полной неузнаваемости. Вся мебель новые хозяева сдвинули к стенам. Ничего вроде бы не пропало, зато появилось множество опутанной проводами аппаратуры странного вида – Ольга Терентьевна никогда прежде не видела ничего подобного. В дальнем углу стояли две гитары современного типа – надо же, ночные работнички еще и музыкой балуются на досуге!
Впрочем, обитателям нехорошей квартиры сейчас было явно не до музыки. Все они столпились у самого большого аппарата и что-то напряженно обсуждали. Ольга Терентьевна напряглась, но не смогла расслышать ни слова. То ли молодые люди говорили очень тихо, то ли приступ глухоты пришел всерьез и надолго.
Поняв, что слов все равно не разобрать, Ольга Терентьевна сосредоточилась на зрении. Никаких сюрпризов не случилось: спорщики оказались знакомыми. Два офицера, Пат, Паташон и шофер – все, кто ездил на светло-зеленом «москвиче».
Больше в комнате не было ни одной живой души – ни женщин, ни детей, ни животных.
Мертвецов – Ольга Терентьевна повертела головой – тоже не наблюдалось, равно как и разрубленных частей тел людей и животных. От этого стало хоть немного легче.
Но расслабляться было пока рано. Ольга Терентьевна постаралась запомнить внешность всех присутствующих на случай, если придется давать ориентировку на розыск.
Тем временем спорщики явно пришли к какому-то решению. Пат и Паташон повернулись к прибору, рядом с которым сидели.
Офицер, которому совсем не шли длинные волосы (при ярком свете он оказался еще красивее, чем в ночной полутьме), взял в руки небольшой предмет – Ольга Терентьевна не смогла рассмотреть, что именно, – и направился… к дивану, как ни странно. Не снимая ботинок, лег на него и прикрыл глаза.
Именно в этот миг Ольга Терентьевна впервые подумала, что видит сон: очень уж дикая картина разворачивалась перед глазами.
Второй офицер подошел к платяному шкафу. Открыл его, достал толстое ватное одеяло, развернулся и направился к дивану. Подойдя вплотную, накинул одеяло на голову своего напарника и начал его душить.
Ощущение, что это всего лишь сон, стало еще сильнее.
Шофер тем временем последовал примеру второго офицера – достал из платяного шкафа толстенный матрас и тоже направился к дивану.
Ольга Терентьевна зажала руками рот, чтобы не закричать во весь голос. В растерянности бросила взгляд на Пата и Паташона. Увлеченные работой с прибором, они не обращали ни малейшего внимания на происходившее рядом убийство.
Шофер набросил на голову лежащего матрас и продолжил удушение вместо второго офицера. Тот внимательно оглядел комнату и направился к двери. Ольга Терентьевна выскочила в прихожую, а оттуда – на лестничную клетку, прикрыв, но не захлопнув за собой дверь.
Через минуту Ольга Терентьевна рискнула заглянуть в пыточную. Там все оказалось именно так, как и следовало ожидать. Гора пустых бутылок и судки из-под еды остались на своих местах, а вот пальто с крючков исчезли. Похоже, второй офицер и шофер собирались душить своего напарника всеми подручными средствами…
Ничего уже не соображая, Ольга Терентьевна выскочила из пыточной, захлопнула за собой дверь и бросилась к себе.
***
Ольга Терентьевна не помнила, как разделась и добралась до кровати. Пришла в себя лишь поздним утром – к счастью, в воскресенье не надо было идти на работу.
Выглянула в окно – как и следовало ожидать, светло-зеленого «москвича» и след простыл.
Умывшись, причесавшись и выпив три чашки дефицитного кофе, Ольга Терентьевна немного вернула самообладание и, вспомнив уроки отца, решила описать на бумаге плюсы и минусы увиденного ночью.
Самым главным плюсом было то, что, похоже, ночные работнички не имели никакого отношения к пропаже и гибели детей. Как минимум, Ольга Терентьевна не заметила ни одного доказательства их причастности к чудовищному злодеянию. А поскольку слухи об исчезновении малышей изначально казались недостоверными, это означало, что самый жуткий страх можно смело сбросить со счетов до появления новой информации.
Второй плюс – странные парни не пользовались служебным положением ради кутежей с девушками, которые зависели от представителей власти и потому не могли им отказать. Ольга Терентьевна лучше многих знала, как это бывает, и радовалась, что новые соседи не занимаются такими делами.
Третий плюс – животных ночные работнички, похоже, тоже не мучили.
Увы, минусов тоже хватало. Начать следовало с того, что в нехорошей квартире время от времени кого-то избивали. Крики боли, доносившиеся из-за стены, Ольга Терентьевна помнила отчетливо. На изредка случавшиеся галлюцинации они не походили абсолютно.
Но самое главное – прошлой ночью симпатичные парни из светло-зеленого «москвича» совершили убийство своего напарника, причем убийство очень подлое, жестокое и циничное. С этим следовало что-то делать.
Если бы, не дай Бог, пострадали дети или женщины – Ольга Терентьевна молчать бы не стала, хотя, безусловно, тщательно обдумала бы, к кому обращаться за помощью. Но погиб один из ночных работничков – возможно, виновный в очень тяжких преступлениях. Рисковать жизнью ради него следовало с осторожностью.
Ольга Терентьевна задумалась, где сейчас находится труп. Вряд ли его вывезли на «москвиче»: ночью автомобили ездят редко, и припозднившихся путешественников постовые милиционеры могли остановить просто от скуки. Значит, тело или за стеной – Ольга Терентьевна с трудом сдержала дрожь, – или лежит в одном из соседних дворов.
Значит, нужно дождаться, когда его обнаружат, разведать обстановку и действовать по обстоятельствам…
Придя к такому выводу и немного успокоившись, Ольга Терентьевна стала собираться на рынок, чтобы купить немного кислой капусты (ту, что продавалась в магазинах, есть было совершенно невозможно) и, если повезет, кусочек сала.
И на лестничной площадке, и в близлежащих дворах все было тихо. Похоже, тело пока не обнаружили.
Поездка на рынок оказалась очень удачной, но память об убийстве давила душу, словно тяжелый груз.
До вечера ничего особенного не произошло. Сна не было ни в одном глазу. В половине двенадцатого Ольга Терентьевна села у окна: караулить убийц во дворе она боялась.
Двор оставался тих и безлюден почти до часа ночи. Ольга Терентьевна уже собиралась идти спать, когда послышался шум мотора – сначала тихий, а потом более и более явственный. Ночные работнички все же приехали.
Как и в прошлый раз, сначала из салона вышли двое – и направились к багажнику за коробками. Второго офицера Ольга Терентьевна узнала сразу. Его спутник был длинноволос, как и погибший, но разглядеть лицо с высоты пятого этажа не удалось.
Когда двое пассажиров скрылись в подъезде, из автомобиля выбрались Пат и Паташон – рыжая шевелюра одного и очки другого были хорошо видны сверху. Они тоже забрали из багажника коробки и вошли в подъезд. Последним, как и в прошлый раз, машину покинул шофер. Он запер багажник и салон автомобиля, а потом тоже направился к входной двери.
Ругая себя за тупость, Ольга Терентьевна бросилась в прихожую – и сквозь глазок увидела Пата и Паташона, вносивших коробки в пыточную. Было очевидно, что второй офицер и его нынешний спутник уже успели войти.
Ольга Терентьевна дежурила у глазка всю ночь, но тщетно. Никто не выходил покурить, так что дверь пыточной оставалась запертой.
Похоже, ближе к утру Ольга Терентьевна все же заснула, поскольку, вздрогнув от шороха, увидела в глазок, как Пат и Паташон выносят из квартиры те же самые коробки – по виду тяжелые, – что и заносили туда в час ночи.
Ольга Терентьевна бросилась к окну комнаты – и увидела, как в салон автомобиля усаживается второй офицер. Взглянула на часы – они показывали половину восьмого. Следовало собираться на работу.
К множеству вопросов о ночных работничках теперь прибавился еще один. Что за коробки они таскают по два раза за ночь? Портвейн? Но, по ощущениям, гора бутылок легко влезла бы в одну из коробок и звенела бы при переноске. Что же находится в остальных? Например, в тех, которые только что с явным напряжением выносили Пат и Паташон?
Ответ нашелся неожиданно, заставив сердце екнуть. Если тело убитого офицера пролежало в квартире почти сутки, то проще всего его оттуда вынести, предварительно разрубив на части. Коробки – вполне подходящая тара…
Ольга Терентьевна схватилась за сердце.
***
К счастью, в тот день в библиотеке было мало посетителей, поэтому почти никто не мешал обдумывать жуткие события, случилившиеся в пыточной.
Ольга Терентьевна по памяти зарисовала расстановку аппаратуры и мебели в комнате, записала последовательность действий всех участников трагедии и задумалась.
С одной стороны, ситуация выглядела вполне логичной: пауки в банке нередко грызутся и пожирают друг друга. Так было при Сталине, сейчас ситуация наверняка не слишком-то изменилась.
Но почему жертва не сопротивлялась?! Парень просто прилег отдохнуть и не думал, что его начнут убивать? Допустим. Но почему убийцы устранили ставшего ненужным человека на чужой территории, где преступление вполне могли увидеть посторонние люди (что, кстати, и произошло)? Впрочем, если подумать, это вполне логично. В зданиях, где размещаются комитетчики, внимательных глаз гораздо больше, чем в обычном жилом доме. А постороннего человека, который узнает то, что знать не положено, убить гораздо проще и безопаснее, чем своего коллегу.
Что ж, логично. Но зачем понадобилось завозить в самую обычную советскую квартиру аппаратуру явно иностранного вида? Это просто прикрытие, чтобы сбить с толку будущую жертву? Или прослушка кого-то из жильцов дома – например, Петра Павловича, отставного комитетчика? Или техника предназначена для научных экспериментов, которые желательно скрыть от глаз начальства?..
Логично? Да, но не совсем. Чем бы ни занимались оснащенные по последнему слову техники ночные работнички, им незачем было колошматить друг друга (или посторонних) до полусмерти. А избиение случилось в одну из первых ночей после вселения странных парней в бывшую квартиру Крыловых – Ольга Терентьевна собственными ушами слышала крики.
Стоп! Может быть, в этом и заключалась суть исследования? Проверить, что испытывает избиваемый или убиваемый человек? Тогда красивый парень с длинными волосами – не офицер, а ничего не подозревающая жертва, которую поманили открытием великих тайн и подло убили?..
Версия была вполне логичной, однако чем-то не нравилась Ольге Терентьевне. Поняв, что ничего толкового сейчас не сообразит, она открыла городскую газету с программой телепередач на нынешнюю неделю – и обрадовалась: в субботу ожидался новый выпуск любимой программы «Что? Где? Когда?»
Ольга Терентьевна вздохнула. Эх, если бы можно было обратиться к знатокам за помощью! Они бы обязательно разобрались в этой странной истории. Но – она задохнулась от внезапного озарения – посоветоваться ведь можно не только со знатоками! В отличие от них, Ольга Терентьевна не связана ни временем на поиски ответа, ни кругом людей, с которыми можно проконсультироваться. Значит… значит...
Окончание в комментах.
Автор: Лис с серебристым мехом
Бета: анонимный доброжелатель
Размер: миди, около 12000 слов
Пейринг/Персонажи: Ольга Терентьевна Бекетова и ее новые соседи
Категория: джен
Жанр: немного крипи, немного абсурд
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Иногда Ольге Терентьевне казалось, что все это она видела во сне, где по определению не может быть никакой логики. Но слишком уж ярки были воспоминания! Еле слышный скрип открываемой двери. В прихожей - гора пустых бутылок из-под портвейна и судки из-под еды с надписью «Ресторан Лазурный». В комнате – мебель, сдвинутая к стенам, и странная, никогда прежде не виданная аппаратура. И люди. Симпатичные молодые парни, которые спокойно и деловито убивали своего товарища…
Примечание: Фик написан по песне «Тихие игры» группы «Наутилус Помпилиус».
Предупреждение: Все герои фика и события, о которых в нем рассказывается, полностью вымышлены. Любое сходство с реальными людьми и событиями является случайным и непреднамеренным.
читать дальшеОльга Терентьевна не помнила точно, когда это началось. Советское телевидение она смотрела, лишь когда там показывали передачи об искусстве и некоторые художественные фильмы. В советских газетах читала лишь статьи о культуре и репортажи из зарубежных стран. Официальные новости узнавала в основном из разговоров соседей по дому, по автобусу, по очередям.
Поэтому не знала точно, в какой именно момент официальная пропаганда вновь начала восхвалять великого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина. Когда же похвалы ему стали частью повседневного пейзажа, с трудом сдержала ужас: она знала, как заканчивается то, что так начинается.
С одной стороны, бояться было вроде бы нечего: документы почищены давно и надежно большими спецами в этом деле. Ольга Терентьевна не любила вспоминать, чего ей стоила столь незначительная услуга; утешало лишь то, что за собственную свободу не пришлось расплачиваться чужой.
С другой стороны, когда жернова истории входят в раж, они перемелют абсолютно всех, кто окажется поблизости, включая никому не нужных старух. Сей печальный факт Ольга Терентьевна усвоила давно и надежно. Поэтому все равно боялась.
Страшная весть грянула двадцать пятого декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого – в день настоящего Рождества. Советский Союз ввел войска в Афганистан. История повторялась.
Самым жутким было то, что люди – не партработники, а самые обычные люди – реагировали именно так, как и почти сорок лет назад, когда началась война с Финляндией.
– Чухна сама виновата! Не надо было на нас нападать! Мы их разобьем за неделю. Да и вообще, это территория России, отколовшаяся от нас только из-за тогдашних проблем. Пришла пора возвращать свое!
Сейчас «чухну» заменили «чурки», а «бывшую колонию» – «мы почти завоевали Афган при царе, пора завершить начатое; если мы туда не войдем, завтра там будут базы НАТО».
Ольга Терентьевна читала Киплинга еще в старых дореволюционных изданиях (интересно, где они сейчас – в библиотеке партбонзы или сгорели в буржуйке в блокаду?), поэтому знала: о маленькую горную страну обломали зубы даже безжалостные и прагматичные англичане. А еще Ольга Терентьевна очень хорошо помнила: любая война, даже маленькая и победоносная, означает трупы солдат.
Но большинство людей за последние тридцать пять лет умудрились напрочь забыть, что такое война. Тревога немногих тонула в общем радостном гуле.
***
Последствия не замедлили. Западные санкции (а ведь в экономике Союз и так отставал от главных противников!), бойкот московской Олимпиады. Растущие с каждым днем очереди в магазинах.
А потом – гробы.
Эйфории поубавилось, но роптали люди тихо и почти неслышно. А защитники войны кричали так громко, словно пытались убедить в своей правоте в первую очередь себя.
Десятого ноября восемьдесят второго, сразу после главного советского праздника, умер Брежнев. При новом правителе страна могла измениться абсолютно в любом направлении. Одни мечтали о потеплении, другие – о закручивании гаек. Ольга Терентьевна надеялась на лучшее, но готовилась к худшему, поскольку очень хорошо знала, кто такие комитетчики.
И не ошиблась. Война в Афганистане продолжалась. Продуктов на полках магазинов становилось все меньше.
Заметив наконец-то дефицит еды, власть озаботилась данной проблемой и нашла решение простое, как все гениальное, – задумала повернуть сибирские реки на юг, дабы их водой оросить засушливые районы Средней Азии и поднять там сельское хозяйство.
Это было уже по-настоящему страшно. В пятидесятые годы в освоение целины поверили многие: и в самом деле, почему плодородные почвы стоят непахаными?.. Поиск ответа на разумный вопрос обошелся стране очень дорого, а хлеб для нужд населения пришлось закупать за границей.
Однако сейчас большинство людей если не понимали, то инстинктивно чувствовали: от поворота рек будет гораздо больше вреда, чем пользы. Переизбыток влаги превратит песчаные пустыни не в плодородные земли (с чего бы вдруг?), а в болота. Но власть не слушала ни ученых, ни обычных людей и решительно готовилась к очередной гибельной стройке века.
Ольга Терентьевна, в отличие от большинства, видела и еще одну сторону проблемы. Ехать в тайгу на тяжелую низкооплачиваемую работу захотят немногие, а платить огромные деньги десяткам тысяч преобразователей природы власть не сможет по причине трудностей с финансами. Значит, стране понадобятся бесплатные работники. Много-много бесплатных работников…
Поиски начались незамедлительно. Милиционеры и их добровольные помощники стали почти ежедневно проводить облавы по магазинам, парикмахерским и прачечным. Искали тех, кто прогуливает работу, тратя служебное время на розыск дефицитных товаров и услуг; обнаружили, что большинство нарушителей социалистической законности – замужние женщины с детьми. Подобные мероприятия и их последствия были известны Ольге Терентьевне с давних времен.
В довершение всего двадцать третьего марта восемьдесят третьего американский президент Рейган объявил начало новой гонки вооружений. Угроза ядерной войны выросла даже не в разы, а в десятки раз.
Если бы выбирать между войной и поворотом рек пришлось Ольге Терентьевне, она предпочла бы второе. Но, разумеется, очень хотела, чтобы ни то, ни другое никогда не случалось.
Смерть Андропова, наступившую девятого февраля восемьдесят четвертого, Ольга Терентьевна восприняла с облегчением. Новому генсеку будет проще исправлять ошибки старого, не теряя при этом лицо.
Увы, приход к власти Черненко ознаменовался единственной радостью – милиция перестала ловить прогульщиков. Остальное шло своим чередом – и война в Афганистане, и подготовка к войне с США, и работы над проектом по переброске сибирских рек. Правда, стало непонятно, кто будет поворачивать реки, если прогульщиц амнистировали.
Ответ нашелся быстро. Власть взялась за рокеров – нелепых длинноволосых мальчишек, подражавших англичанам и американцам. Теперь чуть ли не в каждой газете хоть раз в неделю публиковалась статья, обличавшая чуждый советским идеалам бездуховный рок. Ольга Терентьевна знала законы такой травли и помнила, чем она заканчивается для тех, кого травят, поэтому искренне сочувствовала нелепым неумелым мальчикам.
Рок она случайно слышала несколько раз, когда в поисках старых книг и пластинок ездила на нелегальную толкучку в Шарташ. Там продавались также пластинки и кассеты западных рокеров, и, чтобы привлечь внимание покупателей, продавцы включали магнитофоны с записями. Услышав их, Ольга Терентьевна испытала жуткий шок: пронзительные вопли, похожие на мяуканье, невозможно было даже сравнить с настоящими песнями – теми, которые исполняли Изабелла Юрьева и Петр Лещенко, Клавдия Шульженко и Вадим Козин, Марика Рёкк и Луи Армстронг. Пару раз довелось слышать и советский рок – мяуканье и рев гитар заметно потише, а в целом точно такой же ужас.
Но, категорически отказывая рокерам в художественной ценности их творений, Ольга Терентьевна не желала зла этим нелепым парням. Печально было понимать, что всех их ждет арест, а потом – тяжелая работа и ранняя смерть.
Впрочем, вскоре Ольге Терентевне стало не до судеб несчастных молодых людей. Пятого мая восемьдесят четвертого года Советский Союз принял решение бойкотировать Олимпиаду в Лос-Анджелесе. Эту инициативу поддержали многие страны соцлагеря. Перспектива ядерной войны стала близка как никогда прежде.
Но пока жизнь шла своим чередом. Все больше гробов из Афганистана. Все меньше продуктов на прилавках. Все громче оскорбления в адрес западных стран. Все страшнее травля рокеров. Все сильнее официальная радость от того, что подготовка проектной документации по повороту сибирских рек наконец завершена. Можно приступать к работе!
В конце осени Ольга Терентьевна шла из магазина домой мимо школы, во дворе которой играли девочки лет семи-восьми. Самая маленькая из них вдруг расплакалась, а вторая, постарше и побойчее, принялась утешать:
– Не реви! Ну что ты как маленькая! Подумаешь, кукла! Весной ядерная война начнется – все сгорим!
У Ольги Терентьевны подогнулись ноги. Если даже дети знают правду – надеяться не на что.
Встреча Нового года прошла как в тумане. Рождество Ольга Терентьевна перестала отмечать с того дня, как арестовали отца, но в этот сочельник помолилась шепотом, еле-еле шевеля губами:
– Спаси нас, грешных, Господи! Спаси, пожалуйста! Пусть не будет войны с Америкой! Пусть закончится война в Афганистане! Пусть никого-никого не посадят! Пусть сибирские реки текут, как раньше текли! Спаси нас, пожалуйста!
***
Ответ на молитвы воспоследовал незамедлительно. Двенадцатого января восемьдесят пятого года Ольга Терентьевна заболела тяжелым гриппом и две недели лежала пластом. Спасла помощь жителей соседней квартиры – молодой четы Крыловых. С матерью Валентина, женщиной малообразованной, но приятной, Ольга Терентьевна приятельствовала до самой ее кончины. Валентин окончил институт, но характером пошел в мать и женился на очень достойной девушке.
Ольга Терентьевна и Крыловы как минимум раз в месяц наносили друг другу визиты. Пили чай с принесенным в гости дефицитом. Валентин и Наталья рассказывали о своей работе (молодые супруги трудились в НИИ), Ольга Терентьевна служившая в библиотеке Политехнического института, – о своей. Иногда обсуждали новые книги, фильмы, спектакли и песни. О политике не говорили никогда.
Но, разумеется, Ольга Терентьевна не хотела, выражаясь молодежным жаргоном, излишне грузить посторонних людей своими проблемами. Помощь Крыловых во время болезни была неоценима, но нелишними оказались и запасы еды, хранившиеся на кухне и в кладовой. Традиция делать запасы вела свою историю с послевоенных времен и поддерживалась неукоснительно.
***
Таинственные события начались в первые дни февраля, когда со здоровьем стало чуть получше.
Однажды Ольга Терентьевна проснулась среди ночи с четким ощущением, что рядом кто-то есть. Дрожащими руками нажала на кнопку ночника – и при неярком электрическом свете обнаружила, что комната пуста.
.Вдруг послышался отчетливый стон – негромкий, отчаянный. Затем еще и еще один, потом – дикий приглушенный крик…
Сначала Ольга Терентьевна решила, что лишилась рассудка. Затем поняла, что странные звуки доносятся из-за стены, за которой находится квартира Крыловых. Иногда крики, вполне логичные для счастливых супругов, оттуда слышались и раньше, но сегодняшний голос был абсолютно незнакомым. И звучала в нем не радость жизни, а нечеловеческая боль.
Ольга Терентьевна, стараясь унять бешено бьющееся сердце, превратилась в слух.
Однако стонов больше не было. Вместо них раздался незнакомый мужской голос:
– Не так! Не так, я сказал!
Затем послышался шепот, скрип передвигаемой мебели и стук, словно упало что-то тяжелое.
Потом раздался еще один мужской голос – не тот, что говорил раньше. Этот новый голос произносил слова негромко и размеренно, словно следователь, который зачитывает арестованному его права или диктует точный текст признания. Ольга Терентьевна навострила уши, но смогла различить лишь одно слово – «генерал».
Еле живая от ужаса, она на дрожащих ногах поднялась с кровати и отправилась на кухню, чтобы поставить чай.
С таким Ольге Терентьевне лично сталкиваться не приходилось, но от других она знала: иногда люди ОТТУДА устраивали допросные в квартирах арестованных. Сначала на двери появлялась печать, а потом… потом… все происходило, как и нынешней ночью за стеной: крики, стоны, звук падения, начитывание следователями показаний.
Сердце екнуло: сейчас события развивались в точности так, как полвека назад. Жернова истории начали молоть людей в муку. И снова – и снова, Господи! – абсолютно ничего нельзя сделать!
В первый миг Ольге Терентьевне захотелось разбить голову о стену, но потом на смену страху пришла отчаянная решимость. Если суждено сгинуть в жерновах – этого уже не изменить. Но если есть хоть один шанс выжить – надо хотя бы успеть рассказать потомкам о родных и друзьях, попавших под молот полвека назад. И о себе рассказать – четно и без утайки. Возможно, Ольга Терентьевна выжила именно для этого.
***
На следующее утро она проснулась рано. С трудом поднялась, оделась. Надо было идти в канцелярский магазин, чтобы купить побольше писчей бумаги и авторучек.
На лестничную клетку вышла с замиранием сердца. Однако там было тихо и спокойно. Соседняя дверь выглядела как обычно, без всяких печатей.
А, может, это просто сон?!.. Чуть дрожащей рукой Ольга Терентьевна нажала на кнопку звонка. Никто не ответил, что было очень странно: обычно в это время Крыловы еще находились дома.
– Утречко вам доброе, Ольга Терентьевна! – За спиной вдруг послышался хриплый голос Анны Кузьминичны – хамоватой старушки, жившей в квартире напротив. – Ух и холодрыга нонеча стоит! Страсть просто!
Просторечный говор соседки всегда казался Ольге Терентьевне нарочитым и искусственным, но расспрашивать она опасалась: каждый выживает так, как умеет. Поэтому ответила нейтрально:
– Доброе утро, Анна Кузьминична! Да, погода не радует. Впрочем, для февраля это вполне закономерно… Кстати, вы не знаете, где сейчас Крыловы? Звоню – а они не отвечают.
– Знаю. – Соседка нахмурилась. – Съехамши оне. Три дня как. Сначала фатера пустая стояла, а потом туда заселились энти… – она помахала рукой в воздухе, – ночные работнички. Приезжают заполночь, всю ночь колобродят, а спозаранку – фьюить! – и нет их.
– Та-ак… – Ольга Терентьевна вцепилась в стену, чтобы не упасть. – Очень странно! Мы с Валентином и Наташей дружим. Они обычно заходят предупредить, когда надолго уезжают. А тут исчезли просто так, не сказавшись…
– Энто мне неведомо. – Анна Кузьминична чуть усмехнулась. – Может, обиделись на что? Или спешили очень?
– Может быть.
Реальность подтверждала самые худшие подозрения.
С Крыловыми Ольга Терентьевна не ссорилась. Наоборот, накануне Нового года нанесла им очень приятный визит. С собой принесла конфеты «Красная Шапочка», купленные ранним утром седьмого ноября в центральном гастрономе города. Немногие знали, что по утрам больших советских праздников в хорошие магазины выбрасывают дефицит, так что ранние пташки могут неплохо закупиться; Ольге Терентьевне это было известно, и она регулярно пользовалась своей осведомленностью.
Предновогоднее чаепитие с Крыловыми прошло весело и душевно. Пятого января они нанесли ответный визит – и принесли с собой настоящую чурчхелу, привезенную из летнего сплава по рекам Грузии.
Когда Ольга Терентьевна заболела и несколько дней не выходила из квартиры, Наташа Крылова позвонила в дверь и спросила, что и как. Ольга Терентьевна сказала, что приболела, но в помощи не нуждается. Однако тем же вечером Крыловы принесли большую сумку еды, в которой лежала, помимо прочего, банка дефицитной тушенки и еще более дефицитные марокканские апельсины. Брать деньги за все это соседи отказались наотрез. Все, что оставалось Ольге Терентьевне, – категорически заявить, что дальше она будет заботиться о себе сама, поскольку чувствует себя гораздо лучше. Крыловы кивнули и больше о себе не напоминали.
Так что уехать, не простившись, они не могли. Никоим образом! Значит… значит…
– Спасибо за разъяснения, Анна Кузьминична! – сказала Ольга Терентьевна, проглотив комок в горле. – Простите, но мне нужно бежать. Дела!
– Правильно, Ольга Терентьевна! В гастрономе на углу яйца и масло выбросили. Если поспешите, то успеете.
– Спасибо за совет! Постараюсь успеть.
Масло к приходу Ольги Терентьевны уже разобрали, но десяток яиц и большой пакет серых макарон она успела отхватить. В канцелярском магазине, к счастью, дефицита пока не было.
Больничный позволял не ходить на работу, поэтому большую часть дня Ольга Терентьевна потратила на составление приблизительного плана мемуаров. Было страшно – но в то же время и весело. Впервые в жизни она не уклонялась от боя, а принимала его.
Поужинала в прекрасном настроении. Настала пора ложиться спать, но тут подняло голову любопытство, дремавшее весь сегодняшний день.
Ольга Терентьевна обнаружила, что ей до жути интересно, как выглядят современные ночные работнички. Безусловно, разглядывать их теперь, после принятого решения о написании мемуаров, было небезопасно. Но старушка вызывает меньше подозрений, чем молодые сильные люди. Да и вообще, даже кошке не запрещается смотреть на короля! В крайнем случае можно симулировать маразм.
Выходить раньше одиннадцати вечера не стоило: Анна Кузьминична уверенно сказала, что ночные работнички приходят заполночь.
Стрелки часов ползли невыносимо медленно. К счастью, по Второй программе после телепередачи «Время» показали неплохой детектив, в котором советские милиционеры профессионально и уважительно по отношению к фигурантам дела расследовали преступление. Фильм помог немного отвлечься, тем более что Ольга Терентьевна точно знала: стражи порядка, похожие на положительных и толковых киногероев, в родной стране тоже есть.
Фильм закончился в половине двенадцатого. Симпатичная дикторша прочитала программу телепередач на завтра и пожелала зрителям спокойной ночи. Затем на экране появилась настроечная сетка.
Чуть дрожа от волнения, Ольга Терентьевна оделась потеплее и вышла из квартиры. Ни на лестничной площадке, ни в лифте никого не было.
***
Двор встретил ледяной стужей – и абсолютным безлюдьем. Ольга Терентьевна прошлась туда-сюда, обдумывая легенду. Оправдание ночной прогулке имелось железное – Хилечка. Ее не было уже два года, но никто не помешает полоумной старушке считать, что Хилечка все еще есть. Это безумие безвредно и никакой опасности для других не представляет, так что можно не опасаться принудительного лечения…
С каждой секундой мороз крепчал. Тишина оглушала. Многоэтажный черный-черный дом, стоявший на черной-черной улице огромного черного-черного города, спал, как и все другие дома.
Время шло, но ничего не происходило. Ольга Терентьевна устала и замерзла. Она почти уже решилась вернуться домой несолоно хлебавши, как вдруг в оглушительной тишине послышался шум автомобильного мотора – сначала тихий, а потом все более явственный.
Ольга Терентьевна мгновенно сосредоточилась. К черному-черному дому, стоящему в черном-черном городе, подъезжает черная-черная машина – наверняка та, которую в народе много лет назад ласково прозвали черным вороном. Значит, события вчерашней ночи не были сном, да и Анна Кузьминична не галлюцинировала!
Ольга Терентьевна отошла в дальний угол двора, откуда была хорошо видна дверь ее подъезда.
С каждой секундой шум мотора становился громче. Затем тьму, почти не освещаемую тусклым светом фонарей, прорезали яркие фары.
Ольга Терентьевна поймала себя на странном чувстве. «Мастера и Маргариту» ей дали на одну ночь – не журнальный вариант, а подлинный, дополненный и уточненный вдовой Мастера. Эта была одна из самых счастливых и самых жутких ночей в жизни. Герои гениальной книги стали для Ольги Терентьевны живыми среди живых, так что она не удивилась бы, если бы из подъехавшего автомобиля вышел грач в шоферской фуражке или огромный черный кот.
Однако реальность оказалась непредсказуемее любой фантазии. К родному подъезду подкатил не черный ворон, а светло-зеленый старенький «москвич».
В первый миг Ольга Терентьевна решила, что ее подвело слишком богатое воображение, а на самом деле старомодная машинка подвезла кого-то из припозднившихся соседей.
Однако в следующий миг из автомобиля вышли двое пассажиров – и сердце снова ёкнуло. Эти парни – высокие, красивые, яркие – были абсолютно незнакомы. Более того, Ольга Терентьевна никогда прежде их не видела, иначе обязательно запомнила бы.
Незнакомцы оглядели двор внимательно и жестко. Ольга Терентьевна прижалась к стене, погруженной в тень.
Не заметив ничего подозрительного, один из парней кивнул другому. Они подошли к багажнику, открыли его и начали вытаскивать оттуда большие коробки.
Ольга Терентьевна даже растерялась. Неужели это просто спекулянты?! Увезли с согласия директора из ресторана или магазина дефицитный товар и прячут его?
Впрочем, коробки были сравнительно небольшими. Хилечка, средних размеров бассет-хаунд, поместилась бы там с трудом. На продаже таких маленьких партий дефицита не наживешься. Хотя если в коробках находятся банки с икрой или осетровым балыком, то все возможно…
Ольга Терентьевна одернула себя. Нет, в квартире, где прячут краденый дефицит, не стали бы устраивать пытки! Зачем привлекать к себе внимание соседей?!
Кроме того, парни, тащившие коробки к дверям подъезда, на спекулянтов абсолютно не походили. Эти двое буквально излучали силу и опасность и напоминали скорее офицеров, чем перекупщиков, – причем офицеров настоящих, а не советских. Полному сходству мешали лишь длинные волосы незнакомцев: офицеры носят уставные прически. Или это зависит от того, где именно служат офицеры? Если ТАМ, то им необходимо уметь вызывать доверие у молодежи и, значит, нужно выглядеть не слишком официально. Потому и машина непрезентабельная с виду. А какой у нее мотор – родной или с импортного гоночного автомобиля – снаружи не рассмотреть…
Глядя на незнакомцев, Ольга Терентьевна в очередной раз отметила, как уродуют парней длинные волосы, считающиеся сейчас последним писком моды. Если одного из них они не совсем испортили, то яркую внешность второго просто убили напрочь. Или на этом и строится расчет? Комитетчику нельзя быть намного красивее тех, кого он вербует…
Пока Ольга Терентьевна размышляла о странностях молодежной моды, из автомобиля вылезли еще двое парней. Они были совсем не так красивы, как их попутчики, зато с почти нормальными прическами.
Этих двоих Ольга Терентьевна тоже никогда не видела, иначе запомнила бы: незнакомцы очень походили на Пата и Паташона – знаменитых иностранных комиков эпохи немого кино.
Высокий парень напоминал еще и Михаила Кокшенова – популярного актера, исполнявшего роли энергичных, но бестолковых деревенских парней. Те же рыжие волосы, грубовато-кукольные черты лица, крепкое телосложение, слегка дураковатый вид.
А тот, что пониже, был похож на сценариста (и иногда актера) Александра Адабашьяна – субтильное телосложение, невзрачные черты лица, очки с толстыми стеклами. Типичный советский интеллигент, который читает древнегреческих философов в подлиннике, но не способен защитить от хулиганов свою девушку.
Выбравшись из машины, Пат и Паташон тоже направились к багажнику, вытащили оттуда коробки средних размеров и зашагали к двери в подъезд.
Последним из автомобиля вышел шофер, тоже молодой и симпатичный, но не настолько яркий, как его пассажиры. Он запер багажник и двери машины, а потом направился к входу в подъезд.
Больше ничего интересного во дворе не происходило. Шума машин тоже не было слышно. Вскоре в окнах квартиры Крыловых зажегся свет.
Выждав еще немного, Ольга Терентьевна последовала примеру ночных работничков.
Зайдя в свою квартиру, она первым делом взглянула на часы. Стрелки показывали без пяти минут час. Интересный, однако, распорядок жизни у новых обитателей квартиры Крыловых! Впрочем, для людей данной профессии он вполне естественен.
Ольга Терентьевна прислушалась. За стеной что-то двигали и негромко переговаривались.
Ольга Терентьевна уселась в кресло, вся превратившись в слух, но ничего особенного в соседней квартире пока не происходило. Она задумалась о чем-то важном, прикрыв глаза, уставшие за день.
***
Когда Ольга Терентьевна открыла глаза, ее ослепил дневной свет. Она и сама не заметила, как заснула в кресле и проспала до утра.
Выглянув в окно, обнаружила, что зеленого «москвича» и след простыл.
За стеной было тихо. Похоже, по утрам ночные работнички уезжали, как и говорила Анна Кузьминична.
Досадуя на собственную слабость, Ольга Терентьевна приготовилась не спать всю следующую ночь. Однако ночные работнички так и не появились.
На следующую ночь их тоже не было. А затем больничный Ольги Терентьевны закончился. В библиотеку Политехнического института она возвращалась с радостью: постоянное общение с молодежью хоть немного да спасало от полного превращения в старую кошелку. Потому и продолжала работать, хотя уже много лет как могла выйти на пенсию.
***
Библиотекарем в один из институтов родного города (Ольга Терентьевна никогда в мыслях не называла его советским именем) ее вскоре после ареста отца и братьев устроил тот самый человек. Сотрудничать Оленька наотрез отказалась, но он лишь ухмыльнулся:
– Надо же, какая цаца выискалась! Ничего, и без тебя желающих хватает. А ты мне иначе отработаешь.
Оленька отрабатывала. Очень старалась, да. Она видела, какими выходят на свободу те немногие арестованные, кому посчастливилось избежать осуждения, и категорически не желала себе такой судьбы – по крайней мере, пока это не означало совсем уж подлых сделок с совестью.
За время отработки пришлось сделать три аборта. Об этом Ольга Терентьевна не жалела: даже если бы дети совсем не были похожи на отца, она все равно не могла бы не думать о нем, глядя на них.
Известие о войне с Германией напугало Оленьку до ужаса: она помнила, как проходила и чем закончилась маленькая победоносная война с Финляндией.
Тот человек явился в комнату, куда Оленьку переселили после ареста близких, десятого июля и скомандовал:
– Завтра уходит эшелон. Твой институт эвакуируют. Собирайся!
– А… что брать? – От неожиданности Оленька растерялась.
– Эх, интеллигенция… – Тот человек вздохнул, подошел к платяному шкафу, рывком открыл его, вытащил огромную тяжелую отцовскую бобровую шубу и ловко начал ее сворачивать.
– Это не мое!
– Теперь будет твое – Через несколько минут огромная шуба превратилась в маленький сверток. Тот человек убрал его в небольшой чемодан и спросил: – Шапка меховая есть?
– Н-нет…
– Ох, интеллигенция, туды ее в качель… Как только прибудешь на место размещения, немедленно – слышишь, немедленно! – отправляйся на толкучку и покупай самую теплую и самую большую мужскую меховую шапку. Не ношенную, не потертую. И большие и теплые валенки. Поняла?
– Да…
– В чемодан сложи только самые-самые теплые вещи. Ну и пару летних платьев тоже. И обуви побольше. Всю обувь, какая влезет.
– А… как же книги?! У отца коллекция…
– Никаких книг! – Он подошел, схватил ее за плечи и резко встряхнул. – Никаких книг, поняла?! Повтори!
– Никаких книг. Поняла.
Оленька не стала спрашивать, действительно ли все так плохо. Ответ был очевиден.
Эшелон доехал, можно сказать, без приключений. Бомбили только один раз, и вагон, в котором ехала Оленька, почти не пострадал. Но с тех пор иногда закладывало уши – она переставала слышать реально существующие звуки. Вместо них раздавались крики и стоны. К счастью, случалось это нечасто.
Приказ того человека Оленька выполнила. Едва приехав в незнакомый город и разместившись в бараке, она отправилась на толкучку и купила там мужскую меховую шапку и валенки. Развернув отцовскую шубу, нашла в ее глубине мешочек, в котором обнаружились красивые и дорогие ювелирные украшения. Оленька сочла их подарком. Она не сомневалась, при каких обстоятельствах старинные драгоценности попали к тому человеку. Но своим прежним хозяевам они уже не могли помочь, а новой владелице – очень даже.
Отцовская шуба в лютые военные зимы спасла не только Оленьку, но и детей, живших в соседней комнате в бараке. Восьмилетняя Марина, шестилетний Петя и четырехлетняя Светланка Иващенко по вечерам приходили к Оленьке. Вчетвером они закутывались в огромную шубу, бросали щепочки в буржуйку, смотрели, как горит огонь. Оленька рассказывала детям сказки, которые читала еще в дореволюционных книгах, на ходу меняя все, что не соответствовало советской идеологии.
Мать Марины, Пети и Светланки работала на заводе и задерживалась допоздна. Ее муж погиб под Ржевом в сентябре сорок первого.
Оленька, как и все сотрудники института, в котором она работала, получала очень неплохой паек. Когда становилось совсем тоскливо, продавала на толкучке одну из драгоценностей, покупала на вырученные деньги много всяких вкусностей и делилась ими с семьей Иващенко. Так и пережили войну – гораздо благополучнее, чем большинство людей.
Лишь много позже Ольга Терентьевна задумалась, почему не привлекла внимание грабителей в те страшные годы. Конечно, драгоценности она продавала очень осторожно – нечасто, на разных рынках, одевшись победнее, со слезами на глазах. Но у налетчиков и наводчиков головы на плечах тоже имелись, а люди, способные в войну предложить хоть что-то по-настоящему ценное, были огромной редкостью. Да и личные обиды могли сказаться: против воли, в силу странного стечения обстоятельств, Ольга Терентьевна тогда несколько раз перешла дорогу бандитам. Однако богатенькую дамочку, по виду явно «из бывших», никто не тронул.
Ответ нашелся далеко не сразу. В конце концов она пришла к выводу, что и в данном случае помог тот самый человек: связи у него были огромные. Сколь бы странным ни казалось данное объяснение, остальные выглядели еще менее убедительно.
Больше Оленька никогда не видела того человека. Он остался в ее родном городе и, по официальной версии, погиб в сорок четвертом. Проходил мимо горящего дома, бросился спасать людей, оставшихся в огне, и задохнулся в дыму. Оленька, впрочем, не слишком поверила героической истории: тот человек ненавидел большевиков не меньше, чем «бывшие», хоть и служил новой власти верой и правдой. Казалось более вероятным, что он просто инсценировал свою смерть. А сам ушел на Запад, где стал гангстером – или миллионером.
О судьбе того человека Оленька узнала от его коллеги, с которым столкнулась буквально лицом к лицу в самом конце войны. Он сам к ней подошел и рассказал все. Потом Оленька почти год жила в страхе, ожидая вызова ТУДА, но о ней словно забыли. Оленька не сомневалась: к ее невидимости для компетентных органов приложил руку тот самый человек, и его воля оставалась нерушимой даже многие десятилетия спустя.
Когда война закончилась, институт, где работала Оленька, вернулся в родной город. Она могла бы уехать вместе с коллегами, но не решилась. Оленька видела людей, вывезенных оттуда в сорок втором, сорок третьем и сорок четвертом, – и не осмелилась взглянуть в лицо родному городу и тем, кто пережил блокаду. Оленька стыдилась своего благополучия в эвакуации, вот и осталась в холодном чужом городе – приюте искателей счастья, ссыльных и разбойников. Поступила на работу в библиотеку Политехнического института, где служила по сей день.
Оленька очень хорошо понимала: если бы отца и братьев не арестовали, то они все погибли бы. Отец никогда не покинул бы родной город. А еще Терентий Бекетов ненавидел ложь и подлость и был абсолютно непрактичным человеком. Из ценностей в доме имелись только книги, а за них много еды бы не дали. Значит, Бекетовы, оставшиеся в блокадном городе, умерли бы медленной и страшной смертью. Шанс выжить имелся бы только у братьев, если бы они пошли в армию. Но у обоих было очень слабое зрение, так что на фронте им бы тоже пришлось труднее, чем большинству.
Значит, именно арест и мученическая смерть всех мужчин из рода Бекетовых спасли жизнь единственной женщине в семье. И помощь того человека, разумеется…
Ольга Терентьевна не знала, за что ей выпала такая страшная честь, и понимала, что оказалась недостойной великой жертвы, против воли принесенной близкими. Никчемная самодовольная особа, не совершившая в жизни ничего значительного, – скудная плата за жизнь ученого с мировым именем и двух его многообещающих молодых коллег…
Когда развенчали культ личности (Господи, какое нелепое название для тирании!), Ольга Терентьевна подала запрос о реабилитации отца и братьев, но так и не получила ответ. Переспрашивать не рискнула.
Больше всего Ольга Терентьевна сейчас жалела о том, что не отважилась усыновить ребенка из детдома. С мужчинами она не встречалась: после войны их осталось мало, и каждый был достоин большего, чем подстилка комитетчика. А вот ребенку лучше даже не с очень хорошей матерью, чем в детдоме. Увы, сначала Оленька боялась, что ее опять вызовут ТУДА, а потом прежде времени сочла себя очень старой. Вот и не рискнула. За собственную трусость сейчас платила одиночеством. Что ж, все логично.
Утешала лишь судьба семьи Иващенко. Когда закончилась война, они вернулись в Москву. Сначала переписывались, потом стали перезваниваться. Сейчас Авдотьи Никифоровны уже не было в живых. Марина умерла пять лет назад от рака, но и у нее, и у Павлика со Светланкой уже подрастали внуки. Один раз Ольга Терентьевна даже приняла приглашение давних друзей и съездила в гости. Интересно было взглянуть и на них, и на большевистскую столицу. У Иващенко все было хорошо, а Москва и в подметки не годилась любимому городу. Но возвращаться домой – хоть ненадолго – Ольга Терентьевна по-прежнему стыдилась.
Со временем чужой город, куда Оленька Бекетова попала по воле того человека, стал почти своим. Суровый климат не пугал: родной город тоже не для слабаков. Здоровье пока было отменным, а возможность общаться с молодежью по-настоящему радовала.
***
За время болезни Ольги Терентьевны у студентов Политеха появилась новая страшилка. Разумеется, они не делились ею с библиотекаршей, но обсуждали пусть и негромко, но достаточно часто.
По слухам, в городе появился безумный убийца. Он уводил малышей из дворов и детских садов – а через несколько дней тела пропавших находили в заброшенных домах и на стройплощадках.
Ольга Терентьевна слухам не верила. Она лучше многих знала, как глубоко органы запустили свои щупальца в жизнь обычных людей, и считала, что в таких обстоятельствах изверг просто не мог долго скрываться. Если его еще не поймали, значит, россказни о гибели детей – это просто страшилки вроде историй о черном-черном городе.
Если бы студенты спросили мнение Ольги Терентьевны, она бы сказала. Но молодежи неинтересны мысли стариков, а лезть, когда тебя не просят, не хотелось.
***
Вернувшись на работу, Ольга Терентьевна не оставила мысль узнать, чем занимаются новые обитатели квартиры Крыловых. Однако попытки ночного дежурства всегда заканчивались одинаково – крепким сном, сквозь который еле-еле слышались разговоры и странные звуки, раздававшиеся за стеной. Не помогал ни поставленный на половину первого ночи будильник, ни дефицитный индийский чай, ни еще более дефицитный растворимый кофе, купленные по блату у знакомой продавщицы. Ольга Терентьевна несколько лет назад помогла ее сыну-лоботрясу подобрать литературу для диплома – и с созданием диплома тоже помогла, если честно. Защита прошла успешно, лоботряс стал инженером. С тех пор благодарная мать, работавшая в гастрономе на улице Кирова, время от времени продавала Ольге Терентьевне всевозможный дефицит по государственным ценам.
Но в данном случае, увы, оказался бессилен даже дефицит – возможно, потому, что каждую свободную минуту дома Ольга Терентьевна теперь тратила на написание мемуаров и с непривычки сильно уставала. Записи прятала в тайник, специально прорезанный в обшивке дивана. Если схрон станут искать всерьез, то, разумеется, найдут его в любом случае. Но от досужих глаз тайник был неплохой защитой. Проблема оставалась одна, но серьезная – на раскрытие тайны нехорошей квартиры не оставалось абсолютно никаких сил. Хорошо хоть, на работу по многолетней привычке удавалось всегда просыпаться вовремя даже без будильника.
***
Все изменилось в одну прекрасную субботу в разгар февраля, когда Ольга Терентьевна неожиданно для себя заснула около шести чесов вечера. Проснулась в первом часу ночи и сразу поняла: ночные работнички на месте. И не просто на месте, а в прескверном настроении и, кажется, ссорятся.
Ольга Терентьевна подошла вплотную к стене, прижала к ней ухо и прислушалась. Увы, все равно не удалось разобрать ни одного слова. Ясно было лишь то, что спорщиков несколько, и разногласия у них серьезные.
Вдруг в многоголосом гуле послышалось отчетливое:
– Пойдем перекурим.
Затем раздался стук.
Ни на что особо не надеясь, Ольга Терентьевна бросилась в коридор к входной двери. Вряд ли обитатели нехорошей квартиры покинут ее ради перекура: современная молодежь, не стесняясь, дымила в жилых комнатах. Но проверить все же стоило.
Ольга Терентьевна заглянула в глазок входной двери и мысленно пожала сама себе руку: на лестничной клетке стояли Пат и Паташон с сигаретами. Вид у обоих был очень недовольный; похоже, они покинули квартиру в первую очередь для того, чтобы наедине обсудить какие-то важные вопросы.
Ольга Терентьевна чуть приоткрыла дверь – к счастью, замок проворачивался беззвучно – и навострила уши.
Первым заговорил Пат.
– Задолбало все! – очень эмоционально, но негромко сказал он. – Дурость сплошная. Это несерьезно.
– А что ты предлагаешь? – так же тихо осведомился Паташон.
– А что тут можно предложить?! – Пат невесело усмехнулся. – Помогут ли мертвому припарки?
Ольга Терентьевна вся превратилась в слух.
– Ну, я бы так не сказал… – задумчиво протянул Паташон. – По-моему, имеет смысл…
Тут – очень вовремя, ничего не скажешь! – залаял мерзкий бульдог еще одного соседа по лестничной клетке, отставного комитетчика Петра Павловича. Громкий злобный лай полностью заглушил продолжение речи Паташона и ответ Пата. До Ольги Терентьевны донеслись лишь два слова – «детский сад».
Пока отвратительная псина нарушала тишину, ночные работнички явно пришли к согласию, поскольку вернулись в квартиру.
Ольга Терентьевна осталась стоять у двери, осмысливая услышанное.
Детский сад?! Господи, что этим громилам понадобилось в детском саду? Припарки для покойника?!
Вдруг вспомнились страшные истории, которые рассказывали друг другу студенты Политеха. Истории о безумном убийце, который уводил детей из дворов – и из детсадов тоже! Если изувер как-то связан с комитетчиками, то понятно, почему его не могут найти: милиция всегда побаивалась лезть в дела ЧК-НКВД-КГБ. А для обычных людей это и вовсе смерти подобно…
Закусив губу, Ольга Терентьевна мрачно взглянула на нехорошую квартиру – и не поверила глазам, увидев небольшую полоску света. Пат и Паташон, увлеченные спором, не заметили, что не захлопнули за собой дверь.
.Несколько секунд Ольга Терентьевна стояла в растерянности, но потом решилась. Это судьба! Если ночные работнички действительно причастны к пропаже и гибели детей – возможность узнать правду сейчас есть только у Ольги Терентьевны Бекетовой, пенсионерки шестидесяти пяти лет от роду. Закрывать глаза на настолько жуткое преступление при наличии свидетельских показаний не смогут даже милиционеры. Хотя, возможно, логичнее будет поискать сослуживцев того человека. Наверняка хоть кто-то из них еще жив – и в больших чинах…
Ольга Терентьевна одернула себя: о дальнейших планах можно подумать и позже, а сейчас пора действовать. Она открыла старый сундук, стоявший в прихожей, и достала оттуда огромные валенки – те самые, которые купила, едва приехав в эвакуацию. Конечно, зимние сапоги, которые появились в продаже лет пятнадцать назад, гораздо удобнее и красивее, зато в валенках двигаешься абсолютно беззвучно.
Потом надела пальто, на ходу обдумывая легенду. Тут, к счастью, все было просто: полоумная старуха ищет свою Хилечку.
Затем Ольга Терентьевна впервые со времен детства перекрестилась чуть дрожащей рукой.
Ну, двум смертям не бывать, а одной не миновать. С Богом!
Ни жива ни мертва, Ольга Терентьевна покинула свою квартиру и проскользнула в чужую.
***
Едва войдя в ярко освещенную прихожую, Ольга Терентьевна почувствовала, как уши обволакивает тишина – мягкая, словно вата. По всему получалось, что это один из приступов глухоты, которые со времен войны иногда накатывали. Ох, как же некстати! Господи, только не сейчас! Пожалуйста!
Ольга Терентьевна одернула себя, строго-настрого приказав не распускаться. Даже если уши отказали – глаза работают! Нужно увидеть как можно больше. Итак…
Она внимательно огляделась. Как и следовало ожидать, прихожая Крыловых была абсолютно безлюдна. Она почти не изменилась, только на крючках для верхней одежды висело множество мужских пальто, а в углу высилась гора пустых бутылок из-под мерзкого пойла, которое совершенно незаслуженно носило гордое имя «портвейн».
Размеры горы впечатляли. Неужели ночные работнички носили в коробках именно это, по меткому выражению современной молодежи, бухло?.. Неожиданно! Так, а на тумбочке для обуви что стоит? Ну-ка, ну-ка…
Ольга Терентьевна присмотрелась – и чуть не упала в обморок. Наверное, только окровавленный топор напугал бы ее сильнее, чем не по-советски симпатичные пустые судочки для еды с надписью «Ресторан Лазурный».
Ночь окончательно перестала быть томной. Ресторан с дурацким названием «Лазурный» считался самым лучшим в городе. Туда привозили дефицитные продукты, которыми не снабжали никакие другие городские предприятия общепита. Еда в «Лазурном» стоила дорого. Попасть туда было непросто: суровый швейцар, гордо возвышавшийся у входа, пропускал внутрь лишь тех, кого считал достойным столь великой чести. Доставкой еды клиентам на дом «Лазурный», конечно же, не занимался.
Если начальство ночных работничков обеспечило им обслуживание высочайшего класса – значит, это и в самом деле очень серьезные люди, несмотря на молодость и несерьезный вид. А вот алкоголем шефы, разумеется, подчиненных не снабжали. Так что пришлось ради экономии затариваться дешевым бухлом. Все логично!
Страх сменился ледяной решимостью. Двигаясь мягко и плавно, Ольга Терентьевна прошла из прихожей в короткий коридор, потянула на себя дверь комнаты…
И застыла как громом пораженная.
Комната была ярко освещена. До мелочей знакомый интерьер изменился до полной неузнаваемости. Вся мебель новые хозяева сдвинули к стенам. Ничего вроде бы не пропало, зато появилось множество опутанной проводами аппаратуры странного вида – Ольга Терентьевна никогда прежде не видела ничего подобного. В дальнем углу стояли две гитары современного типа – надо же, ночные работнички еще и музыкой балуются на досуге!
Впрочем, обитателям нехорошей квартиры сейчас было явно не до музыки. Все они столпились у самого большого аппарата и что-то напряженно обсуждали. Ольга Терентьевна напряглась, но не смогла расслышать ни слова. То ли молодые люди говорили очень тихо, то ли приступ глухоты пришел всерьез и надолго.
Поняв, что слов все равно не разобрать, Ольга Терентьевна сосредоточилась на зрении. Никаких сюрпризов не случилось: спорщики оказались знакомыми. Два офицера, Пат, Паташон и шофер – все, кто ездил на светло-зеленом «москвиче».
Больше в комнате не было ни одной живой души – ни женщин, ни детей, ни животных.
Мертвецов – Ольга Терентьевна повертела головой – тоже не наблюдалось, равно как и разрубленных частей тел людей и животных. От этого стало хоть немного легче.
Но расслабляться было пока рано. Ольга Терентьевна постаралась запомнить внешность всех присутствующих на случай, если придется давать ориентировку на розыск.
Тем временем спорщики явно пришли к какому-то решению. Пат и Паташон повернулись к прибору, рядом с которым сидели.
Офицер, которому совсем не шли длинные волосы (при ярком свете он оказался еще красивее, чем в ночной полутьме), взял в руки небольшой предмет – Ольга Терентьевна не смогла рассмотреть, что именно, – и направился… к дивану, как ни странно. Не снимая ботинок, лег на него и прикрыл глаза.
Именно в этот миг Ольга Терентьевна впервые подумала, что видит сон: очень уж дикая картина разворачивалась перед глазами.
Второй офицер подошел к платяному шкафу. Открыл его, достал толстое ватное одеяло, развернулся и направился к дивану. Подойдя вплотную, накинул одеяло на голову своего напарника и начал его душить.
Ощущение, что это всего лишь сон, стало еще сильнее.
Шофер тем временем последовал примеру второго офицера – достал из платяного шкафа толстенный матрас и тоже направился к дивану.
Ольга Терентьевна зажала руками рот, чтобы не закричать во весь голос. В растерянности бросила взгляд на Пата и Паташона. Увлеченные работой с прибором, они не обращали ни малейшего внимания на происходившее рядом убийство.
Шофер набросил на голову лежащего матрас и продолжил удушение вместо второго офицера. Тот внимательно оглядел комнату и направился к двери. Ольга Терентьевна выскочила в прихожую, а оттуда – на лестничную клетку, прикрыв, но не захлопнув за собой дверь.
Через минуту Ольга Терентьевна рискнула заглянуть в пыточную. Там все оказалось именно так, как и следовало ожидать. Гора пустых бутылок и судки из-под еды остались на своих местах, а вот пальто с крючков исчезли. Похоже, второй офицер и шофер собирались душить своего напарника всеми подручными средствами…
Ничего уже не соображая, Ольга Терентьевна выскочила из пыточной, захлопнула за собой дверь и бросилась к себе.
***
Ольга Терентьевна не помнила, как разделась и добралась до кровати. Пришла в себя лишь поздним утром – к счастью, в воскресенье не надо было идти на работу.
Выглянула в окно – как и следовало ожидать, светло-зеленого «москвича» и след простыл.
Умывшись, причесавшись и выпив три чашки дефицитного кофе, Ольга Терентьевна немного вернула самообладание и, вспомнив уроки отца, решила описать на бумаге плюсы и минусы увиденного ночью.
Самым главным плюсом было то, что, похоже, ночные работнички не имели никакого отношения к пропаже и гибели детей. Как минимум, Ольга Терентьевна не заметила ни одного доказательства их причастности к чудовищному злодеянию. А поскольку слухи об исчезновении малышей изначально казались недостоверными, это означало, что самый жуткий страх можно смело сбросить со счетов до появления новой информации.
Второй плюс – странные парни не пользовались служебным положением ради кутежей с девушками, которые зависели от представителей власти и потому не могли им отказать. Ольга Терентьевна лучше многих знала, как это бывает, и радовалась, что новые соседи не занимаются такими делами.
Третий плюс – животных ночные работнички, похоже, тоже не мучили.
Увы, минусов тоже хватало. Начать следовало с того, что в нехорошей квартире время от времени кого-то избивали. Крики боли, доносившиеся из-за стены, Ольга Терентьевна помнила отчетливо. На изредка случавшиеся галлюцинации они не походили абсолютно.
Но самое главное – прошлой ночью симпатичные парни из светло-зеленого «москвича» совершили убийство своего напарника, причем убийство очень подлое, жестокое и циничное. С этим следовало что-то делать.
Если бы, не дай Бог, пострадали дети или женщины – Ольга Терентьевна молчать бы не стала, хотя, безусловно, тщательно обдумала бы, к кому обращаться за помощью. Но погиб один из ночных работничков – возможно, виновный в очень тяжких преступлениях. Рисковать жизнью ради него следовало с осторожностью.
Ольга Терентьевна задумалась, где сейчас находится труп. Вряд ли его вывезли на «москвиче»: ночью автомобили ездят редко, и припозднившихся путешественников постовые милиционеры могли остановить просто от скуки. Значит, тело или за стеной – Ольга Терентьевна с трудом сдержала дрожь, – или лежит в одном из соседних дворов.
Значит, нужно дождаться, когда его обнаружат, разведать обстановку и действовать по обстоятельствам…
Придя к такому выводу и немного успокоившись, Ольга Терентьевна стала собираться на рынок, чтобы купить немного кислой капусты (ту, что продавалась в магазинах, есть было совершенно невозможно) и, если повезет, кусочек сала.
И на лестничной площадке, и в близлежащих дворах все было тихо. Похоже, тело пока не обнаружили.
Поездка на рынок оказалась очень удачной, но память об убийстве давила душу, словно тяжелый груз.
До вечера ничего особенного не произошло. Сна не было ни в одном глазу. В половине двенадцатого Ольга Терентьевна села у окна: караулить убийц во дворе она боялась.
Двор оставался тих и безлюден почти до часа ночи. Ольга Терентьевна уже собиралась идти спать, когда послышался шум мотора – сначала тихий, а потом более и более явственный. Ночные работнички все же приехали.
Как и в прошлый раз, сначала из салона вышли двое – и направились к багажнику за коробками. Второго офицера Ольга Терентьевна узнала сразу. Его спутник был длинноволос, как и погибший, но разглядеть лицо с высоты пятого этажа не удалось.
Когда двое пассажиров скрылись в подъезде, из автомобиля выбрались Пат и Паташон – рыжая шевелюра одного и очки другого были хорошо видны сверху. Они тоже забрали из багажника коробки и вошли в подъезд. Последним, как и в прошлый раз, машину покинул шофер. Он запер багажник и салон автомобиля, а потом тоже направился к входной двери.
Ругая себя за тупость, Ольга Терентьевна бросилась в прихожую – и сквозь глазок увидела Пата и Паташона, вносивших коробки в пыточную. Было очевидно, что второй офицер и его нынешний спутник уже успели войти.
Ольга Терентьевна дежурила у глазка всю ночь, но тщетно. Никто не выходил покурить, так что дверь пыточной оставалась запертой.
Похоже, ближе к утру Ольга Терентьевна все же заснула, поскольку, вздрогнув от шороха, увидела в глазок, как Пат и Паташон выносят из квартиры те же самые коробки – по виду тяжелые, – что и заносили туда в час ночи.
Ольга Терентьевна бросилась к окну комнаты – и увидела, как в салон автомобиля усаживается второй офицер. Взглянула на часы – они показывали половину восьмого. Следовало собираться на работу.
К множеству вопросов о ночных работничках теперь прибавился еще один. Что за коробки они таскают по два раза за ночь? Портвейн? Но, по ощущениям, гора бутылок легко влезла бы в одну из коробок и звенела бы при переноске. Что же находится в остальных? Например, в тех, которые только что с явным напряжением выносили Пат и Паташон?
Ответ нашелся неожиданно, заставив сердце екнуть. Если тело убитого офицера пролежало в квартире почти сутки, то проще всего его оттуда вынести, предварительно разрубив на части. Коробки – вполне подходящая тара…
Ольга Терентьевна схватилась за сердце.
***
К счастью, в тот день в библиотеке было мало посетителей, поэтому почти никто не мешал обдумывать жуткие события, случилившиеся в пыточной.
Ольга Терентьевна по памяти зарисовала расстановку аппаратуры и мебели в комнате, записала последовательность действий всех участников трагедии и задумалась.
С одной стороны, ситуация выглядела вполне логичной: пауки в банке нередко грызутся и пожирают друг друга. Так было при Сталине, сейчас ситуация наверняка не слишком-то изменилась.
Но почему жертва не сопротивлялась?! Парень просто прилег отдохнуть и не думал, что его начнут убивать? Допустим. Но почему убийцы устранили ставшего ненужным человека на чужой территории, где преступление вполне могли увидеть посторонние люди (что, кстати, и произошло)? Впрочем, если подумать, это вполне логично. В зданиях, где размещаются комитетчики, внимательных глаз гораздо больше, чем в обычном жилом доме. А постороннего человека, который узнает то, что знать не положено, убить гораздо проще и безопаснее, чем своего коллегу.
Что ж, логично. Но зачем понадобилось завозить в самую обычную советскую квартиру аппаратуру явно иностранного вида? Это просто прикрытие, чтобы сбить с толку будущую жертву? Или прослушка кого-то из жильцов дома – например, Петра Павловича, отставного комитетчика? Или техника предназначена для научных экспериментов, которые желательно скрыть от глаз начальства?..
Логично? Да, но не совсем. Чем бы ни занимались оснащенные по последнему слову техники ночные работнички, им незачем было колошматить друг друга (или посторонних) до полусмерти. А избиение случилось в одну из первых ночей после вселения странных парней в бывшую квартиру Крыловых – Ольга Терентьевна собственными ушами слышала крики.
Стоп! Может быть, в этом и заключалась суть исследования? Проверить, что испытывает избиваемый или убиваемый человек? Тогда красивый парень с длинными волосами – не офицер, а ничего не подозревающая жертва, которую поманили открытием великих тайн и подло убили?..
Версия была вполне логичной, однако чем-то не нравилась Ольге Терентьевне. Поняв, что ничего толкового сейчас не сообразит, она открыла городскую газету с программой телепередач на нынешнюю неделю – и обрадовалась: в субботу ожидался новый выпуск любимой программы «Что? Где? Когда?»
Ольга Терентьевна вздохнула. Эх, если бы можно было обратиться к знатокам за помощью! Они бы обязательно разобрались в этой странной истории. Но – она задохнулась от внезапного озарения – посоветоваться ведь можно не только со знатоками! В отличие от них, Ольга Терентьевна не связана ни временем на поиски ответа, ни кругом людей, с которыми можно проконсультироваться. Значит… значит...
Окончание в комментах.
@темы: WTF-2019
Название: Буря мглою небо кроет
Автор: Лис с серебристым мехом
Бета: Lexandrix D-Cross
Размер: миди, около 14000 слов
Пейринг/Персонажи: Клим Песоцкий, Василий Песоцкий, Алексей Мухин, Алевтина Мухина и другие
Категория: джен
Жанр: бытовая мелодрама
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: – Не вой! – рявкнул Клим негромко, но решительно. – Хочешь Уэсу помочь?
– Да! Что угодно сделаю.
– Тогда, как только я закричу: «Десантура идет!» – начинай орать. Но не так, словно тебя режут, а так, словно ты сейчас изнасилуешь всех этих козлов в особо извращенной форме.
– Я не хочу их насиловать, – Муха даже испугался.
– Надо, Муха. Надо.
Клим улыбнулся – и шкваркнул пустой бутылкой о стену.
Примечание: Фик написан как продолжение песни «Мой брат Каин» группы «Наутилус Помпилиус». Автору всегда было интересно, как там дальше развернутся события.
читать дальшеСон Климу снился самый обычный – его, связанного по рукам и ногам, били «духи». Отличие от предыдущих снов имелось только одно. В этот раз духи были вооружены молотками и били в основном по голове.
После особо болезненного удара Клим резко дернулся – и проснулся.
Голова раскалывалась, что, впрочем, было неудивительно после вчерашнего. Клим взглянул на старые ходики, висевшие на стене, – они показывали пять минут четвертого. Похоже, дня, а не ночи, если циферблат удается различить…
Клим застонал, но почти сразу же замолчал. Мамы нет, а малого и его телку радовать незачем.
Клим полежал несколько минут, собираясь с силами. Потом резко поднялся, влез в тапки и, пошатываясь, вышел в прихожую.
В нос сразу же ударила мерзкая рыбная вонь. Чертыхнувшись, Клим открыл кухонную дверь и увидел малого, стоявшего у плиты.
– Ч-что за х-хрень ты ж-жаришь? – Язык слушался с трудом.
– Котлеты, – ответил малой, не поворачиваясь.
– Эт-то не кот-тлеты, а тошнилово!
– Это котлеты. Из скумбрии. Ирина приготовила. Они вкуснее, чем из трески. Кажется, что тресковые котлеты сделаны из манной каши, сваренной на рыбном бульоне. А у скумбриевых хотя бы вкус есть.
– И вонь. – Возражал Клим исключительно из личной вредности. Если бы такая телка, как Ирина, готовила для Клима, он, наверное, и подошвы бы ел. До сих пор не верилось, что тихоня Васька отхватил настолько шикарную шмару, которая к тому же пылинки готова была с него сдувать. А на Клима – ветерана войны, между прочим! – Ирина смотрела как на мебель – старую, но, увы, необходимую.
– Ну, на вкус и цвет товарищей нет. – Малой пожал плечами. – Есть будешь? Котлеты скоро пожарятся.
– Не, не хочу. Я вчера в «Алых парусах» поел.
– Ты там еще и ешь? – Васька поднял брови, став удивительно похож на маму. – Какая неожиданность.
– Да, ем. – Клим почувствовал, что начинает звереть. – И получше, чем ты, между прочим!
– Не сомневаюсь. Мой жизненный план сильно отличается от твоего и стоит дешевле.
Клим ругнулся про себя. Спьяну он проболтался малому о грузе, который привез из Афгана. Васька, разумеется, изогнулся как конек-горбунок и стал корчить из себя высокоморальную цацу. Антисоветчик хренов! А Клим не для себя старался, между прочим. Хотел маме справить соболью шубку. Мама всегда о такой мечтала. А еще – свозить маму в Крым, в Сочи, в Ленинград и дворцы в его окрестностях – мама очень интересно о них рассказывала. Кто же знал, Господи, кто же знал…
Клим застонал. Он, конечно, почувствовал неладное, когда в письмах мама перестала отвечать на его вопросы и лишь мило щебетала о том, как у нее и у Васеньки все хорошо. Но даже вообразить не мог, что эти письма мать сочиняла в онкологии городской, будь она неладна, больницы в перерывах между химиотерапиями. А еще мама строго-настрого приказала малому до последнего врать брату и отправлять ее письма раз в месяц, даже когда…
Клим узнал, только когда дембельнулся. И теперь жил в гостиной, где еще совсем недавно спала мама. Васька поселился в комнате, которую братья раньше делили на двоих.
– Ладно, пожру, – бросил Клим сквозь зубы и сел за стол.
– Тарелку возьми, – сказал малой, не оборачиваясь. – Здесь слуг нет.
– Ага. – Клим достал из буфета тарелку и вилку, потом заглянул в холодильник. Как ни странно, там обнаружилось полбутылки портвейна. Клим поставил бухло на стол, а затем достал из шкафа два фужера.
– Мне не надо, – сказал малой, не оборачиваясь. – Нельзя.
– С каких это пор ты трезвенником заделался? – До отъезда Клима Васька не пил вообще – был тихим, вежливым и хорошо воспитанным мальчиком. Вернувшись домой, Клим был неприятно удивлен, обнаружив, что малой начал бухать. Не совсем всерьез, конечно, но все равно очень прилично. И как только Ирина его терпит!
***
Но она терпела – совсем как мама терпела отца, когда тот с приятелями – седыми, страшными и краснолицыми – садился на кухне, пил самогонку и что-то кричал громким сиплым голосом. Васька был совсем мелким и ничего не понимал, а Клим боялся отца и его дружков и бежал к маме за помощью.
– Не бойся, солнышко, – говорила мама ласково. – Папе сейчас очень больно. Он покричит немного – и успокоится…
Так и происходило. На следующее утро друзья уходили, а отец снова становился самим собой – молчаливым и отстраненным.
Так и получилось, что, думая об отце, Клим обычно вспоминал его нечастые пьянки – и еще похороны.
Людей пришло немного, и почти все были бедно одеты, седоволосы, краснолицы и хриплоголосы.
На кладбище совсем еще мелкий Васька смеялся: ему подарили игрушку – большой пластмассовый грузовик. А Клим стоял как пришибленный – не мог поверить, что отца больше нет и никогда уже не будет.
Когда гроб засыпали землей и могилу полностью обустроили, к маме подошла жуткого вида старуха. Ее пальто выглядело так, словно было найдено на помойке, а на лице алело большое страшное пятно.
– Не плачьте, Вера Андреевна, – просипела она. – Сташек сейчас в раю в ангельском хоре поет. Хороший был человек! Там ему лучше, чем здесь.
– Я знаю, Ядвига Сигизмундовна, – ответила мать, стараясь скрыть слезы. – Но все равно тяжело…
– Вы должны быть сильной! – сипела старуха со странным именем. – И, ради всего святого, отдайте мальчиков в музыкальную школу. У Сташека был очень большой талант.
– Обязательно! – Мать кивнула. – Клим пойдет с сентября, Васеньку тоже устрою, когда немного подрастет.
– Это хорошо. – Старуха затрясла головой, а потом проговорила что-то на непонятном языке.
– Мам, что такое рай? – спросил Клим на следующий день после похорон, когда все гости ушли и в квартире стало непривычно пусто.
– Откуда ты… – Мама вздрогнула, а потом кивнула сама себе и заговорила, тщательно подбирая слова: – Рай – это сказка. Хорошее место, куда, по мнению некоторых людей, попадают хорошие люди после… смерти.
– Значит, папа теперь в сказке? – Клим растерялся от неожиданного поворота.
– Да, – мама кивнула уже увереннее. – Но говорить об этом никому нельзя. Помнишь сказку «Черная курица, или Подземные жители»? Здесь все точно так же.
– Ясно, – кивнул Клим, очень довольный собственной понятливостью. – Буду молчать! А эта старуха, Явига Сизондовна, – спросил он немного погодя, – она тоже из сказки?
– Ядвига Сигизмундовна? – Мать задумалась, а потом кивнула. – Да, можно и так сказать. Кстати, она самая настоящая графиня.
– Как в «Чиполлино»? Ух ты!
– Да, – мама чуть улыбнулась, – как в «Чиполлино».
– Трудно ей, наверно, пришлось после революции, – сказал Клим, вспомнив то, что слышал от воспитательницы в детском саду. – Богатства отобрали, слуги бросили – пришлось самой выкручиваться. А она избалованная, к труду непривычная…
– Да. Ядвиге Сигизмундовне пришлось очень трудно. – Мать ответила спокойно, но так, что Климу почему-то расхотелось задавать новые вопросы.
Слово, данное графине Ядвиге, мама сдержала. Но Климу в музыкальной школе не понравилось, а вот в секции бокса – очень даже. Зато Васька музыку просто обожал и бежал после обычной школы в музыкальную как на праздник. Да еще и в школьном хоре пел. Кто же знал, что все так обернется? Кто ж знал, что Васька увлечется этим проклятым роком и сначала создаст рок-группу в школе, а потом – в политехе?..
***
Только сейчас, глядя на брата, Клим вдруг понял, что тот очень похож на отца – не на такого, каким его помнил Клим, а на такого, каким Станислав Песоцкий был на старенькой выцветшей фотографии, которая бережно хранилась в семейном альбоме. Разница заключалась лишь в том, что у отца на давнем снимке волосы были короткие, а Васька патлы собирал в хвост. Хиппи недорезанное, надо же! А так – одно лицо. Может, потому мама и любила его больше?..
Клим одернул себя. Нельзя так думать! Мама любила их обоих совершенно одинаково! Просто Васька чаще болел, а, будучи здоровым, постоянно попадал в передряги. И отца не помнил совсем. И одежду вечно за старшим донашивал, вот и все…
– Сегодня мне пить нельзя.
Клим так глубоко задумался, что даже не сразу понял, что малой ответил на его вопрос. Точнее, отбрехался, а толком ничего не сказал. Надо же, какие тайны мадридского двора!
Тем временем Васька положил на стол подставку и водрузил на нее скворчащую сковородку. Затем откинул на дуршлаг картошку из кастрюльки, которая варилась на соседней конфорке, – а Клим ее поначалу и не разглядел. Мдя, интересно девки пляшут!
– А Ирка где?
– Где надо. – Малой нахмурился, но потом ответил по-человечески: – В ДК с утра уехала. На машине. Вместе с Олегом и другими. Там уборщица то ли в отпуске, то ли в запое. Грязь жуткая! Вот девочки и вызвались прибраться.
Клим чуть не спросил, из-за чего весь сыр-бор, как вдруг догадался. Так, елки, концерт же сегодня! Точно! Разговоры о нем шли с тех пор, как Клим дембельнулся. Разрешали несколько раз, потом запрещали, потом переносили. И вот. Дождались…
Малой достал из буфета тарелку и вилку, сел за стол, наложил себе жратву и отломил вилкой кусочек котлеты.
– Боишься? – спросил Клим не без злорадства.
Малой задумался, потом кивнул:
– Да. До этого мы только перед своими играли, в рок-клубе. А концерт в ДК – уже официальный дебют. И Муха еще… Гитарист наш. Он, конечно, как бог играет, но парню всего шестнадцать. Могут нервы не выдержать. А Пашка мегакрут, но иногда напивается в самый неподходящий момент. Тогда пиши пропало. А еще… – Малой вздрогнул. – А, ладно. Тебе это неинтересно.
– Неинтересно. – Климу действительно были неинтересны дела рокеров урюпинского разлива. Василий Песоцкий – советский Джон Леннон! Это было так глупо, что даже не смешно. Не место корове в царских хоромах. Не в свои сани не садись. Нацепила ворона павлиньи перья… И вообще, не надо Ваське в эти дела влезать. Рокеров сажают, между прочим.
Свои мысли Клим оставил при себе. Он уже высказал все малому сразу после возвращения. Тот поблагодарил за советы и заверил брата, что сам разберется в своих делах. Поняв, что значат эти слова, Клим попытался вразумить идиота физически, однако что-то пошло не так.
Васька не испугался. То есть испугался, конечно, но за Ирину, которая как раз в ту ночь у него ночевала. А в целом малой держался так, будто на него каждый день наскакивают пьяные громилы с ножичками. Это Васька-то, который в жизни своей ни разу не дрался! Но притом ни секунды не сомневался, что брат его ударит, – такие вещи Клим понимал всегда.
И растерялся от странного поведения малого. Обычно люди, видя громилу с ножичком, пугались до усрачки – Клим трусов не трогал, брезговал. Но были и такие, кто, наоборот, спокойно буркал глазами, не веря, что один советский человек способен другого советского человека… Этим Клим вгонял ума по самые нидерланды, чтобы знали, на каком свете живут.
А вот малой не боялся, хотя четко понимал, что брат вполне может ударить. Это настолько озадачило Клима, что он решил не трогать Ваську, пока не разберется в причинах его странного поведения. Но разбираться оказалось некогда: жизненный план принес на удивление много денег. Оплатив маме хороший памятник и оградку, похожую на ту, что была в Летнем саду Ленинграда, Клим решил красиво погулять перед тем, как найти работу. А в «Алых парусах», хоть и назывались они безалкогольными, денежным клиентам наливали неплохое бухло. Да и официантка Беллочка там была… Настоящая белочка, одним словом!
Отдых после дембеля затянулся дольше, чем планировалось. Деньги заканчивались, да и перед малым, который, бросив институт, вкалывал в котельной, было неудобно, так что Клим собирался в ближайшие дни отправиться на поиски работы. Повторять жизненный план намерений не было: он же не преступник, в конце-то концов! Просто после Афгана требовалась какая-то компенсация, вот и все. И маме помочь хотелось… Ох, кто же знал!.. А теперь – хана! Еще пара-тройка дней – и нужно идти искать работу. Но не сегодня. Очень уж голова болит…
Братья думали каждый о своем, и обед проходил в молчании. Клим уговорил полбутылки, пообещав малому сегодня же вечером компенсировать выпитое бухло. Тот кивнул, явно не очень понимая, что ему втолковывают.
Когда почти закончили есть, зазвонил телефон. Малой встал из-за стола, вышел в прихожую и взял трубку.
– Да! Да, это я. Что?! Понятно. Спасибо, что позвонили. Извините, я спешу.
Затем вернулся на кухню, сел за стол и начал собирать последним куском картошки остатки жира с тарелки. Закончив обед, набрал горячей воды в тазик, сложил туда тарелку, вилку и сковородку и, к ужасу Клима, сыпанул в воду немного растворимого кофе.
– Ты совсем сдурел?! – Голос почти не слушался. – Где мы еще кофе возьмем, идиот?!
– Найдем. – Малой чуть улыбнулся. – Среди поклонников «Гвоздей» есть сын директора гастронома – он обещал помочь. А тарелки от рыбного запаха отмывает только кофе.
Завершив хозяйственные хлопоты, Васька отправился в прихожую и начал крутить телефонный диск.
– Антон? Это я. Напоминаю распорядок действий. В пять часов все встречаемся на остановке у универмага «Юность». Каждый должен иметь с собой шесть копеек одно– двух– и трехкопеечными монетами. Все вместе садимся в десятый автобус, покупаем билеты и едем до конечной. Там не выходим, а организованно покупаем еще одну партию билетов и едем до остановки «Дом Культуры имени Воровского» – она в двух шагах от входа. Никто не опаздывает! Каждый берет с собой шесть копеек в правильной комплектации! С зареченскими шутки плохи. И не хватало еще, чтобы нас замели в ментовку за безбилетный проезд. Передай дальше по цепочке. До встречи! Отбой!
– Это вы в Заречье выступать собираетесь?! – Клим не верил ушам.
– Да. – Малой чуть нахмурился, а потом улыбнулся. – Ничего, у нас все ходы просчитаны.
– Да местные гопники вас…
– Не успеют. В автобусе драться не рискнут, а остановка прямо у входа в ДК. Контролеров тоже не стоит бояться: у меня есть деньги на билеты для всех – на случай, если кто-то забудет.
Малой потряс рукой в кармане брюк. Там зазвенело.
– А почему не на машине? Девочек же подвез этот… как его… Олег.
– Да, подвез. Но сейчас ему не до нас. Олег – звукач, он ДКовскую аппаратуру настраивает, а это дело может затянуться надолго. Кроме того, девочек не тронут даже зареченские: не полные же они козлы. А вот машину с нами могут и остановить – например, стекло на дороге рассыпать. Место же глухое; там только десятый автобус ходит раз в год по обещанию. – Малой взглянул на шикарные пластиковые электронные часы «Casio» на запястье и охнул: – Ну все. – Он надел старые ботинки и куртку, которые Клим помнил еще с доафганских времен. – Мне пора! Будешь уходить – как следует захлопни за собой дверь. Пока!
Едва за Васькой щелкнул замок, как телефон снова зазвонил. Клим бросился в прихожую и взял трубку.
– Василий Станиславович! – В красивом, звучном мужском голосе слышалось волнение. – Пожалуйста, не бросайте трубку! Прошу вас, выслушайте меня до конца! Никуда сегодня не ходите, слышите?! Концерта не будет, повторяю это еще раз! Решение принято на самом высоком уровне – решение неофициальное, но очень серьезное. Вы не дойдете до Дома Культуры – просто не дойдете, и все. Пожалуйста, останьтесь дома! Поверьте, отмененный концерт – это не конец света. Рано или поздно времена изменятся, и все будет можно. Но не сейчас! Сейчас нужно немного переждать. Повторяю: вы не дойдете! Вас остановят.
– Да кто вы такой… – просипел Клим, когда смог говорить.
На другом конце трубки послышались гудки.
– Васька! – Клим распахнул входную дверь, бросился к лифту, вызвал его. Спустился вниз, выбежал во двор, но брата нигде не было.
Только сейчас Клим почувствовал, что замерзает, и выругался в голос. Выбежал на улицу он в одних трусах, что для конца октября было, бесспорно, смело, но не слишком-то осмотрительно. Пришлось возвращаться домой и влезать в первые попавшиеся шмотки.
До остановки у универмага Клим бежал – и даже почти не запыхался. Но опоздал – увидел лишь зад уезжавшего десятого автобуса.
Начал накрапывать дождь, и это несколько остудило пыл. Клим задумался. Может, странный звонок – просто розыгрыш?! Другие городские рок-группы не позвали играть в ДК, а «Гвозди» пригласили, вот братья-рокеры и решили устроить каверзу удачливым конкурентам? Да и вообще, Васька как нарочно нарывается на неприятности! Знает ведь, что власть не одобряет рок, – но все равно лезет на рожон. Вот пусть сам и расхлебывает! А Клима в «Алых парусах» ждут. Мерзкий вкус рыбных котлет и дешевого портвейна надо заесть и запить чем-то приличным.
Клим нахмурился, засунул руки в карманы. И в самом деле, он Ваське не сторож! Пусть малой сам решает свои проблемы.
Тут, как нарочно, подъехал пятый автобус, на котором проще всего было добраться до «Алых парусов». Клим зашел в гостеприимно распахнутые двери, выудил из кармана куртки трехкопеечную монету, чтобы купить билет…
И, чертыхаясь про себя, направился к дверям, расталкивая людей. Мама любила Ваську и хотела, чтобы Клим о нем заботился. Конечно, Васька уже взрослый, но в некоторых вопросах совсем дитя малое, хоть и научился бухать. Разумеется, Клим не собирается тащить на себе брата всю жизнь, но сегодня у Васьки и вправду важный день, так что можно его и поддержать – в первый и последний раз.
Дальнейший план действий был ясен. Следовало поймать такси или частника и нагнать автобус с Васькой и его бандой.
Клим засунул руки в карманы штанов – и выругался матом. Второпях он надел не те брюки, которые носил последние дни и где хранил деньги на мелкие расходы, а другие. В карманах этих штанов денег не было ни копейки. Имелась только мелочь в карманах куртки.
Клим задумался, бежать ли домой за деньгами или взять частника, пообещав расплатиться с ним вечером, но Судьба рассудила иначе. К остановке подошел десятый автобус. Клим решительно залез внутрь.
– Автобус следует до остановки «Парк имени Урицкого»! – раздался в салоне хриплый голос шофера, искаженный динамиком. – До Парка Урицкого автобус!
Сердце Клима упало. Парк Урицкого был, можно сказать, родным домом местных гопников. Чужакам там ходить не стоило.
– Вы не знаете, почему автобус не едет до конечной? – спросил Клим у толстой тетки с большими сумками. – Что случилось?
– Знаю, конечно. – Она пробормотала под нос ругательство. – Трубы водопроводные еще в полдень в Заречье лопнули! По улицам кипяток течет. Три квартала без воды оставили, ироды! А ремонтников нет как нет: на другом объекте заняты. И это на семидесятом году советской власти! Ох, Сталина на них нет!
Только нечеловеческим усилием воли Клим удержался от громкого мата. Насколько помнилась география Заречья, остановка «Парк» находилась на одном конце парка Урицкого, а ДК имени Воровского – на другом конце парка. Даже если по улицам течет кипяток, в парке его, скорее всего, нет: кому и зачем нужно прокладывать там водопроводные трубы?! Это значит, что Васька и его команда выйдут на нынешней конечной остановке десятого автобуса и направятся в ДК через парк, то есть через территорию гопников. Господи, как же неудачно получилось! Даже ножа с собой нет, Господи!..
Клим одернул себя: не стоит умирать прежде смерти. Может, он зря себя накручивает, а гопники вообще дома сидят: октябрьский дождик – не самое подходящее время для прогулок. Но если не зря – тоже ничего страшного. «Духи» пострашнее любых гопников будут, а Клим с ними справился и живым домой вернулся.
Большинство пассажиров вышли раньше конечной: никто не хотел идти парком в октябрьские сумерки.
Две старушки, покинувшие автобус вместе с Климом, решительно зашагали по опушке – в обход. Конечно, будь у Васьки мозги и хоть немного свободного времени, он поступил бы так же, но пойти в обход означало потерять час или даже полтора. А концерт для малого важен, и это время он наверняка решил потратить на подготовку к выступлению. Значит, пошел напрямую…
Клим уже направился по асфальтированной дорожке в глубь парка, как вдруг увидел совсем неподалеку детское кафе – как ни странно, работающее. Это было великолепно! Улыбаясь, Клим зашел внутрь и, собрав мелочь в карманах куртки, потряс немолодую продавщицу до глубины души, купив темно-зеленую стеклянную бутылку газировки «Буратино».
В высшей степени удачное приобретение подняло настроение и успокоило. Сверившись с картой парка, висевшей у дороги, Клим двинулся в путь по абсолютно безлюдной аллее.
С каждой минутой становилось все темнее. Фонари на аллее горели через два на третий. Дождь усиливался.
Через пятнадцать минут ходьбы обнаружилось, что центральная часть парка перекопана вдоль и поперек. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не свалиться в ямы, которые возникали то тут, то там. Клим порадовался, что Васька идет не один: у малого была близорукость минус шесть, так что без поддержки друзей он вполне мог переломать ноги самостоятельно, в отсутствие всяких гопников.
Клим был готов к неожиданностям, но, услышав впереди гул голосов, вздрогнул. Надеялся, что все обойдется, надо же! Вот идиот! Держи карман шире…
Клим сошел с аллеи и дальше зашагал среди деревьев, контролируя каждый свой шаг, чтобы не зашуметь и не свалиться в одну из многочисленных ям.
Удача снова улыбнулась ему: впереди возвышалась белая (точнее, серая от грязи и старости) беседка, дверь которой находилась со стороны, откуда шел Клим. Рядом возвышалась гора вывороченных из земли деревянных скамеек. Пригибаясь, Клим проскользнул к двери, проник внутрь и подошел к окну, которое выходило в глубину парка.
От увиденного стало очень не по себе.
Аллею перегораживала стая гопников – человек тридцать с кастетами и цепями. Напротив них – спиной к Климу и ближе всех к врагам – стоял Васька. За ним теснилась группа – три человека с футлярами для музыкальных инструментов.
– Что-то мало вас, – лениво говорил крепкий, накачанный главарь гопников, стоявший лицом к лицу с малым. – У вас же еще мелкий был какой-то. С гитарой.
– Муха? – спокойно уточнил Васька. – Он еще утром приехал. На машине с девочками.
– Не было там никакого Мухи! – тявкнул худой и дерганый подпевала главаря. – Я видел!
– Ты умеешь видеть сквозь капот? – искренне удивился малой. – Муха в багажнике ехал. Машина и так была битком набита. Сидеть на коленях у девочек Муха не захотел, потому что застенчивый. А проверяет инструмент и зал он всегда заранее, с самого утра. Знаете же, наверное, как Муха играет…
Два амбала, стоявшие за спиной главаря, решительно закивали.
Клим вдруг услышал шорох в дальнем углу беседки – и обернулся, занеся бутылку с газировкой для удара. К счастью, успел удержать руку, увидев худого пацаненка, закрывавшего своим телом футляр с гитарой.
– Муха?! Ты, что ли?! – Клим вспомнил мальчишку, который регулярно забегал к ним домой и смотрел влюбленными глазами на Ирину.
– Ага. – Муха всхлипнул. – Ты не думай, я не струсил! – шепотом затараторил он, давясь слезами. – Уэс велел! Сказал – гитару нужно беречь! Она импортная, дорогая. Мы в большие долги влезли, чтобы ее купить…
Клим притормозил, пытаясь понять, кто такой Уэс. Разобравшись, важно закивал:
– Уэс совершенно прав! Инструмент надо беречь!
– Я не знаю, как твой подпевала играет, – тем временем отчеканил громила, – и знать не хочу. Антисоветская грязь меня не интересует!
Муха снова всхлипнул.
– Да успокойся ты! – Клим заставил себя улыбнуться. – Ничего страшного! Пустяки, дело житейское! Газировку хочешь?
– Что?! – Пацаненок даже вздрогнул от неожиданности. – Нет, спасибо.
– А жаль. Хорошая газировка. Я вот тоже не хочу…
Клим чиркнул бутылкой об стену, вспоминая приобретенное еще до Афгана полезное умение. Не забыл, надо же! Железная крышка отлетела сразу – никакие открывашки не понадобились. Затем Клим перевернул бутылку, чтобы газировка вылилась на пол беседки.
– Я не антисоветчик, – сказал Васька негромко, но твердо. – И мои музыканты тоже не антисоветчики. Мы патриоты, мы любим свою страну и гордимся ею. Но любить и гордиться – это не значит молчать о недостатках. Наоборот, о недостатках нужно говорить громко и открыто – иначе их не исправить. Почему в наших магазинах годами нет ни колбасы, ни сосисок? Почему многие наши бабушки по-прежнему стирают в реках? Почему столько семей всю жизнь живет в комму…
– Заткнись, падаль! – Громила ударил малого кастетом в лицо. Брызнула кровь. Васька пошатнулся, закрывая рану рукой. Его подхватил один из музыкантов – Антон, кажется. Точного имени Клим не помнил, хотя участники группы бывали у них дома часто. Не интересовался, и все.
Муха взвыл, закусив запястье.
– Не вой! – рявкнул Клим негромко, но решительно. – Хочешь Уэсу помочь?
– Да! Что угодно сделаю.
– Тогда, как только я закричу: «Десантура идет!» – начинай орать. Но не так, словно тебя режут, а так, как будто ты сейчас изнасилуешь всех этих козлов в особо извращенной форме.
– Я не хочу их насиловать. – Муха даже испугался.
– Надо, Муха. Надо.
Клим улыбнулся – и шкваркнул пустой бутылкой о стену. Удар оказался рассчитан абсолютно верно. Вся нижняя часть отвалилась именно так, как нужно, а в руках Клима осталось горлышко, превратившееся в симпатичную «розочку» с острыми краями.
На аллее гопники надвигались на музыкантов, а те отступали шаг за шагом. Антон поддерживал Ваську, лицо которого заливала кровь. Было ясно: еще несколько шагов – и банда малого развернется и побежит. Но далеко они не уйдут, тем более с раненым.
«Их здесь и прикопают, – произнес в голове Клима незнакомый голос. – Ямы уже готовы – лишь землей засыпать осталось. Найдут тела только весной – если вообще найдут. И никто не докажет, что это убийство, а не смерть от ошпаривания кипятком. Никто уже не вспомнит, что в парке кипятка не было…»
– Ну, я пошел.
Клим улыбнулся, засунул «розочку» в карман куртки, вышел из беседки, поднатужился. Поднял с земли одну из скамеек.
И пошел на таран.
***
Заметили Клима не сразу.
А, заметив, не сразу среагировали. Конечно, мужик, который в шестом часу вечера в дождливом октябрьском парке молча шагает со скамейкой наперевес, – явление странное, но в жизни и не такое бывает. А лишних проблем шакалы не хотели. Совсем.
Клим не понял, узнал ли его Васька. Скорее всего, нет: с такой близорукостью и залитым кровью лицом всяко не до того, чтобы разглядывать посторонних работяг.
Насчет Васькиной группы было не так очевидно, но парни все сделали правильно – молча расступились в разные стороны, давая дорогу; Антон продолжал поддерживать Ваську.
А вот шакалам отступать было некуда. Точнее, места-то хватало, но очень уж хорошую загонную позицию они занимали. Жаль было терять. Да и перекопанная земля вокруг не располагала к далеким прогулкам.
Поэтому шакалы расступились совсем чуть-чуть. Вот и молодцы. Хорошие ребята…
Дойдя до правильного места, Клим огрел скамейкой тех, кто стоял рядом, и заорал что есть мочи:
– Бросай оружие! Десантура идет! Сдавайтесь, гады!
Затем швырнул скамейку туда, где шакалов было особенно много. Пока она летела, вытащил левой рукой «розочку» из кармана куртки и шваркнул ею главаря по глазам, порадовавшись тому, что остановился на самом правильном месте.
Правой рукой выхватил кастет из ослабевших рук главаря – и врезал одному из двух амбалов.
Б-б-б-ам-м-м-м! Это время поет: «Б-б-б-а-м-м!» А сейчас оно загудело у Клима в голове.
Не падать! Надо развернуться и постараться достать того, кто ударил…
Отступил, зараза!
Но совсем рядом оказался тощий подпевала главаря.
Получи, фашист, гранату! Так, хорошо.
А что у нас теперь?.. Клим оглянулся, стараясь не обращать внимания на резкую боль в голове.
Главарь с залитым кровью лицом тихо-тихо отходил в сторону – это хорошо, значит, рука не подвела.
Тощий подпевала, чуть покачиваясь, держался за голову, из которой шла кровь, – это тоже хорошо, но он вообще не боец.
А вот амбал, которого Клим достал кастетом, оклемался и снова пошел в бой. Ничего, недобитая гидра империализма! Сейчас мы тебя добьем. Только надо понять, где второй амбал, нетронутый. Против двоих не сдю… будет трудно.
Ух ты! А второй амбал падает как подкошенный. Ничего удивительного – от такого удара камнем по голове можно сотрясение мозга словить без проблем. А камень в руках у Пашки – мегакрутого любителя выпить. Рядом с Пашкой – еще один Васькин парень, его имени Клим совсем не помнил. Этот безымянный держал в руках доску. Так себе оружие, конечно, но лучше, чем ничего. А Антона не видно, и Васьки тоже. Похоже, Антон отвел раненого в тыл – это правильно.
Клим так увлекся анализом ситуации, что пропустил удар от недобитого амбала. В голове снова зазвенело, но, как ни странно, прояснилось. Стали слышны дикие вопли:
– Первое отделение, заходи слева! Второе – справа! Граждане хулиганы, вы окружены! Всем лечь на землю! Руки поднять над головой! В руках держать паспорт или другой документ, удостоверяющий личность!
– Есть, товарищ генерал! – откликнулся незнакомый голос. – Парни, заходим слева. Никого не бить! А если бить, то осторожно, но метко.
– Есть, товарищ генерал! – Васькину луженую глотку Клим узнал бы из тысяч. – Парни, заходим справа. Без излишеств, ироды! Бить только в ответ на явное сопротивление органам власти. А то знаю я вас…
Клим восхитился лужеными глотками и фантазией простых советских рокеров, от радости пропустил еще один удар непонятно от кого, но затем собрался и вдарил кастетом обидчику, а потом увернулся от нового удара амбала. Достать его не получилось.
Несмотря на эйфорию, Клим очень хорошо понимал: сейчас исход битвы зависит от того, есть ли среди шакалов хоть один толковый боец, способный построить грамотную атаку. Если есть – и братья Песоцкие, и музыканты рок-группы «Гвозди» через несколько минут найдут последний приют в Парке имени Урицкого. Очень уж велико преимущество врагов в живой силе и вооружении.
Но среди шакалов не нашлось не только льва, но даже и волка. Возможно, грамотную атаку мог бы построить главарь, но он после удара «розочкой» по глазам заскучал и потерял всякий интерес к схватке. Амбалы и есть амбалы, они думать не умеют. Подпевала трусоват; он способен лишь поддакивать. А остальные – шлак, пустая порода, они хотят только бить тех, кто не сопротивляется.
Как и следовало ожидать, на приказ лечь на землю шлак отреагировал самым предсказуемым образом – начал разбегаться.
И вот тут в бой вступил еще один важный фактор – фактор пересеченной местности. Клим на него почти не надеялся – точнее, надеялся, конечно, но примерно в той же степени, что и на Деда Мороза.
Ай, не подвел дедуля! Новый год в этом году наступил в октябре.
От великого ума немалая часть шлака решила убежать от страшной десантуры не по аллее, а по лесу – по темному ночному лесу, перекопанному вдоль и поперек. Это предсказуемо привело к весьма печальным последствиям: вскоре с разных сторон послышались дикие вопли и крики о помощи. Остальные шакалы, разумеется, поняли их как крики пленников, избиваемых десантурой, и увеличили скорость драпанья.
Через несколько минут на поле битвы остались победители – и дикие вопли:
– А-а-а! Спасите меня! Вытащите меня немедленно! Тут холодно и сыро! И больно очень! Я, кажется, ногу сломал!
Клим почувствовал, что ноги больше его не держат. Оглянулся, еще раз проверяя, нет ли шакалов в пределах видимости. Никого не обнаружив, спросил непослушными губами:
– Ва… Уэс как?
– Хорошо. – Голос был такой сиплый, что Клим не сразу узнал Муху. – Насколько можно судить, глаза не задеты.
– З-за… меча-ательно. – Больше всего Климу сейчас хотелось лечь прямо на землю и лежать долго-долго. Но делать это было никак нельзя. Совсем. Даже если очень-очень хочется.
– Ты-то сам как? – робко спросил Муха, выходя из-за дерева. – Выглядишь… не очень.
– Я в порядке. Надо идти. Вряд ли они вернутся, но чем черт не шутит.
– А ты… дойдешь? – спросил Антон, вместе с малым подходя к Климу. Васька опирался на руку боевого товарища, но в целом выглядел лучше, чем можно было ожидать.
– Он дойдет, – хрипло сказал малой. – У него башка… железная. Только кровь смыть надо.
– Чем?! Если дождем – по дороге все равно смоет. Умоюсь в ДК. Время дорого. У вас концерт сегодня, ты не забыл?
– Помню. – Васька улыбнулся разбитыми губами. – По коням, парни.
– Не бросайте меня! – Снова послышался голос откуда-то из-под обочины. – Спасите! Не оставляйте здесь! Вы же люди!
– Это что? – Малой вздрогнул от крика.
– Пленный, – ухмыльнулся Клим. – Брошен сбежавшим противником.
Стараясь ступать как можно аккуратнее по качающейся земле, он подошел к месту, из-под которого доносились вопли, и взглянул вниз, поморщившись от резкой боли в голове.
На дне глубокой ямы, наполненной водой, лежал тощий шакаленок. Его ступня была вывернута под невозможным углом. Увидев Клима, шакаленок задрожал и попытался отползти в дальний угол ямы.
– Ты кто такой, чтобы тебя спасать? – спросил Клим сурово.
– Я… я человек, – пролепетал тот. – Хорошие люди не бросают человека на верную смерть!
– А с чего ты помирать-то решил? – удивился Клим, с трудом ворочая языком. – От переломов не умирают. Мы, как в ДК придем, сразу «скорую помощь» вызовем. Приедут через пару-тройку часиков, заберут тебя и полечат. Как новенький будешь. А пока полежи, о поведении своем подумай.
– А-а-а! – заорал шакаленок, прикрывая голову руками. – Не бросайте меня! Я до «скорой» не доживу! Здесь по ночам Бабайка бродит! Он собирает души заблудившихся! Здесь нельзя ночью…
Тут неизвестно почему Клима разобрал хохот – дикий, безудержный, до слез. Глядя на Клима, засмеялись и остальные. Только шакаленок не смеялся, а трясся, словно в лихорадке.
– Давай его вытащим, – сказал малой, подходя к Климу. – Мы все же люди, а не звери.
– Уэс, – после удара голова Клима работала медленно, но верно, – не строй из себя фиалку. Этот гад убил бы нас всех, закопал – и не поморщился бы! Полежит пару часиков – авось поймет, что сделал не так. И вообще это все чушики собачьи…
Клим подмигнул брату, очень надеясь, что тот еще помнит их тайное слово из детства. Хотя надежды было мало, конечно, – после таких-то потрясений.
Но, как ни странно, Васька понял и важно кивнул:
– Да. Ты, пожалуй, прав. Пусть полежит, подумает. По коням, парни. Все помнят, в каком направлении идем?
– Да, – ответил Антон. – Тут прямо по аллее – не собьешься.
– Вот и хорошо.
Клим, Васька и музыканты решительно зашагали вперед, не обращая внимания на вопли шакаленка. Тот, однако, не умолкал и продолжал орать:
– Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Не бросайте меня! Я сдохну здесь! И вы окажетесь виноваты! Вас совесть всю жизнь потом мучить будет! Я тут не могу! Меня Бабайка унесет! Ну спасите, умоляю! Я… я всем знакомым ваши песни рекомендовать буду! Я десять ваших кассет куплю! Нет, двадцать! Я… – Из ямы послышался дикий вой, потом рыдания, а затем вполне отчетливые слова: – Я расскажу, кто Шурупу приказы отдает! Я случайно увидел! А потом случайно услышал!
Они прошли еще несколько десятков шагов. Потом Клим споткнулся и толкнул малого. Он не понял и протянул Климу руку. Тогда тот толкнул сильнее и прошептал: «Чушики собачьи», – почти не надеясь на успех.
К счастью, до Васьки все же дошло.
– Может, вытащим раненого? – лениво спросил он. – Не звери же мы. Клим, справишься?
– Ага. – Он ухмыльнулся. – Муха, поможешь? – Дождавшись счастливого кивка, сказал строго: – Пока нас нет – всем стоять на месте. Никуда не уходить и не терять друг друга из виду! Бабайка там или не Бабайка, но место нехорошее, сами видите.
– Как скажешь, – кивнул Васька очень серьезно.
На полпути к яме Клим зашептал:
– Муха, ты мегакрутой мужик! Сейчас на тебя вся надежда. Ты очень много сделал в драке, но пострадал меньше других. У тебя голова лучше всех сейчас работает. Этот шакаленок – «язык», как в кино про войну. Его надо расколоть, но не строгостью, а лаской и заботой. Войди в его положение, посочувствуй – и он тебе выложит всё о людях, которые отдают приказы гопникам, понимаешь? Это очень важно. Если мы узнаем, кому подчиняются шакалы, то сможем их остановить, понимаешь?
– Да. – Муха кивнул очень серьезно. – Не знаю, справлюсь ли, но постараюсь.
– Справишься. – Клим улыбнулся. – Ты так орал во время драки, что я сам поверил в отряды десантуры. Когда придем в ДК – первым делом найди лист бумаги, напиши там все, что пленный тебе расскажет, и любой ценой заставь его подписать показания. Если уговоришь подписать еще и чистый лист бумаги – будет совсем прекрасно.
Муха кивнул, о чем-то напряженно размышляя.
Они наконец подошли к яме с шакаленком.
– Посторонись! – Клим подошел к куче скамеек, лежавшей рядом с беседкой, взял одну, бросил в яму и скомандовал: – Я буду их осторожно сбрасывать, а ты складывай в лестницу, чтобы по ней подняться наверх.
– Я не смогу! – возопил шакаленок. – Они тяжелые и неудобные, а у меня нога сломана!
– Тогда пропадай здесь. Я ведь не Ромео, а ты не Джульетта. Тащить тебя на руках из ямы не буду.
Шакаленок всхлипнул, но осознал ситуацию и начал действовать. Пока он, подвывая от боли, сооружал из скамеек лестницу и карабкался по ней, Клим нашел доску подходящего размера, затем снял рубашку и разорвал ее на бинты.
Когда голова шакаленка показалась над ямой, Клим вытащил его на поверхность, наскоро перевязал сломанную ступню и зафиксировал ее с помощью доски. Получилось не ахти, но лучше, чем ничего.
Затем выломал длинный и относительно прямой сук. Протянул шакаленку:
– Держи! Пойдешь, опираясь на него.
– Я не смогу идти! – заверещал шакаленок. – У меня нога сломана!
– Значит, поползешь. Ползти придется быстро: мы спешим и ждать тебя не будем.
– Сво…
Шакаленок вознамерился снова зарыдать, но тут заговорил Муха:
– Ладно, обопрись на меня! Мы же люди все-таки. И палку не бросай!.. Вот так, молодец… Тебе ведь не очень больно, правда?
– Больно. – Шакаленок снова всхлипнул. – Но терпеть можно.
– Вот и замечательно!.. Как тебя угораздило попасть в такую передрягу, я не понимаю. Вроде приличным парнем выглядишь, а с гопниками связался…
– А как иначе-то? – Пленный вздохнул. – У нас в Заречье просто. Шуруп скажет – все делают. А тому, кто не сделает, будет очень плохо.
– Да, не повезло тебе! А откуда у Шурупа такая сила-то взялась? Вроде с виду обычный амбал…
Доброе слово Мухи в сочетании с грозным видом Клима возымело результат. Шакаленок перестал стонать и наловчился ковылять на одной ноге, опираясь на руку Мухи и на палку. Двигался даже быстрее, чем можно было ожидать.
Вскоре они нагнали Ваську и его музыкантов и продолжили путь.
Клим старался контролировать происходящее, но получалось плохо. Казалось, он идет в тихом, темном и безлюдном тоннеле, пол которого то и дело ускользает из-под ног.
С каждой секундой двигаться становилось труднее. Темнота сгущалась прямо на глазах, а тишина по-настоящему оглушала.
Когда впереди показались редкие огоньки, Клим окончательно уверился, что это и есть тот самый свет в конце тоннеля, о котором столько пишут.
Однако затем послышались крики:
– Уэс! Антон! Муха! Это вы?
Огоньки оказались фонариками, которые держали в руках Олег, Ирина и незнакомые девушки.
– Васенька! – Ирина опомнилась первой и бросилась к нему. – Любимый! Я… волновалась очень. Я знала, что ты жив! – Она заплакала навзрыд, уткнувшись в его плечо. – А мы всё-всё подготовили! Всё вычистили, выскребли, плакаты развесили. Красиво получилось! Как в настоящем концертном зале! Олег аппаратуру посмотрел – говорит, крутая она здесь, он даже не ожидал…
Олег-звукач кивнул.
К остальным парням тоже бросились девушки, смеясь и плача.
Клима озадачила одна странность, причем он не сразу понял, какая именно. А потом сообразил. Никто – ни Олег, ни девушки – не удивился. Все радовались, ревели, но никто не спрашивал, что случилось. Знали? Но откуда?.. Или приходить в таком виде на концерт для музыкантов «Гвоздей» – самое обычное дело?
От мыслей заболела голова, а в дальнем уголке памяти шевелилась еще какая-то идея. Поймав ее наконец за хвост, Клим сосредоточился и взглянул на Муху. Он совсем пацан еще, вряд ли девушкой успел обзавестись, так что может скиснуть. Надо поддержать парнишку!
Однако Муху тоже обнимали – только не девушка, а на удивление молодая мама очень строгого вида.
Клим собрался с силами и направился к ним. Мать у Мухи, конечно, молодец, ничего не скажешь. Но никакую маму не обрадуют такие похождения сына. Дома все равно ругаться будет. Надо помочь пацану…
– Гражданочка! – внушительно заговорил Клим, откашлявшись. – Хочу сказать вам огромное спасибо за воспитание такого прекрасного сына! Это настоящий мужчина! Он никогда не лезет на рожон, четко выполняет поставленные перед ним задачи…
Клим осекся, сообразив, что в точности повторяет сержанта Зубкова, что в данном случае не совсем в тему. Все-таки рокеры – это не солдаты-срочники.
Попытался придумать более человеческие слова, но голова раскалывалась, так что другие мысли в голову не лезли.
В довершение всех напастей вокруг стало как-то подозрительно тихо. Девушки прекратили рыдать и глядели на Клима очень недовольно. А Муха вообще смотрел так, будто Клим у всех на глазах обделался.
– Что не так? – спросил Клим непослушными губами.
– Аля – моя сестра! – отчеканил Муха гневно. – Она всего на восемь лет меня старше!
Ой-ё...
– П-простите великодушно, г-гражданочка! – От ужаса язык стал заплетаться. – Т-темно вокруг, не разглядел… И вообще я сейчас не в лучшей форме…
– Я вижу. – Аля милостиво кивнула. – И вообще мне нравится, что я кажусь старше. Молодого врача многие считают неопытным и глупым, хотя это не всегда так. Я, например, с шестнадцати лет в больницах работаю. Разумеется, начинала не доктором, а санитаркой, но опыт от этого никуда не девается, правда? И в мед поступила с первого раза, причем без всякого блата. И институт закончила с красным дипломом.
– Вот поэтому я и ошибся! – закивал Клим, преодолевая резкую боль в голове. – Вы выглядите очень опытной женщиной… Опытным доктором, – быстро поправился он, заметив, что девушки опять нахмурились.
– Ваше состояние я вижу, конечно. – Аля энергично кивнула. – Давайте посмотрю раны.
– Нет! – Клим затряс головой, отчего перед глазами поплыли искры. – Сначала – Уэс. Я свое на сегодня уже отплясал, а ему еще петь. Сначала – Уэса, потом меня.
– А я как же?! – возмутился шакаленок.
– А пленники – в порядке живой очереди, – злорадно ответил Клим и объяснил Але: – Это гопник. Он в яму упал, а подельники разбежались. Не бросать же было.
– Он убить нас хотел и прикопать в парке, – закивал Муха. – Ям там полно!
Девушки дружно ахнули. Олег пробормотал себе под нос что-то нецензурное.
– Зря тащили с собой, – жестко сказала Аля. – Надо было там оставить. Пока «скорую» ждал – подумал бы о жизни.
– Нет, ты не права, – затараторил Муха. – Спица – парень хороший, только запутался немного, вот и все.
Порадовавшись, что пацан помнит самое важное, Клим вздохнул с облегчением…
И поплыл в теплую, ласковую тьму. В ней было хорошо и уютно, так что совсем не хотелось уходить.
***
Из приятной истомы Клима вырвал пронзительный голос:
– Ну, братья-акробатья, считайте, вы в рубашках родились! У Уэса рана некрасивая, но безвредная. А если бы Клима ударили на пару сантиметров левее, все было бы… гораздо хуже, чем есть. Можете праздновать сегодняшний день как свой второй день рождения. Один на двоих!
– Странно. – Голос Васьки тоже казался пронзительным и ввинчивался в мозг. – Главарь гопников выглядит очень серьезным и решительным парнем. Интересно, почему он ударил меня вполсилы? Пожалел? Или рука дрогнула?
– Нет! – Ответ пришел словно из ниоткуда и оказался настолько ясным, что Клим рискнул открыть глаза. Оказалось, он лежит на диванчике – судя по всему, в фойе ДК имени Воровского. У изголовья сидела Аля с бинтом в руке. Васька с огромным фингалом под глазом, Ирина и остальные расположились неподалеку на стульях и диванах. Яркий свет был очень утомительным, поэтому Клим закрыл глаза и продолжил: – Я тоже видел Шурупа. У этого парня серьезные планы на жизнь, и отсидка за мокруху в них никак не входит. За Шурупом стая стояла, а он не дурак и понимает: шакалы любят кровь. Когда вы побежали бы – а вы обязательно побежали бы! – стая вас бы разорвала в клочки. Или просто затоптала. Виноваты оказались бы все, а Шуруп как бы ни при чем. Он как бы не хотел тебя убивать – только попугать собирался. Кто ж виноват, что его шакалы как с цепи сорвались?! Только не Шуруп, нет! Когда вас всерьез бы изувечили, он, думаю, даже попытался бы остановить свою банду – но, разумеется, не смог бы. Толпу, которая попробовала кровь, словами не остановишь… – Клим вздрогнул, вспомнив тот проклятый кишлак, но быстро взял себя в руки и сосредоточился на настоящем: – Посадили бы, скорее всего, двух амбалов – они драться любят. Или нашего победителя Бабайки – он вообще везучий. А Шуруп был бы не просто ни при чем – он героем бы стал. Хотел спасти антисоветчиков, но – вот незадача! – не смог.
– А может, он и впрямь хотел только попугать? – растерянно спросил Васька.
– Ага, втридцатером! На вас с лихвой хватило бы человек пять-семь самых сильных. Но их вполне возможно остановить словом. А вот тридцать человек, которые попробовали чужую кровь, абсолютно неуправляемы. На это и был расчет. Шуруп потому и сбежал, что понял: не выйдет, как он задумал. Или меня придется убивать всерьез, или я убью кого-нибудь – скорее всего, Шурупа. Так что выйти сухим из воды не получится – придется драться насмерть. А свою прекрасную жизнь Шуруп ценит гораздо дороже, чем жизни шестерых дешевых антисоветчиков. Вот и дал деру первым.
Васька вдруг покраснел так, что Клим даже испугался, а потом произнес срывающимся голосом:
– Клим! Я должен…
– Ничего ты не должен! – рассердился Клим. – У меня к зареченским давний счет, еще со школы. Ну и… в общем, не чужие мы люди.
– Да, – Малой покраснел еще сильнее. – Не чужие.
– А с концертом-то что?! – встревожился Клим. – Мы ведь в фойе сейчас? Не пора ли зрителей запускать?
– Еще полчаса можем подождать, – тихо сказала Ирина.
– Со зрителями проблема, – смущенно произнес Олег. – Пришло человек тридцать, наверное, не больше. Те, кто живут в соседних домах. Остальные не успели… Когда по улице потек кипяток, мы поняли, конечно: что-то не так. Но позвонить вам не могли: все телефоны в здании вырубились. Вот такие дела…
– Даже если в зале будет только один человек – «Гвозди» сегодня выступят. – Васька сказал это тихо, но так, что даже Климу стало не по себе. – Всем понятно?
Все дружно закивали.
– Крутой концерт будет, – не выдержал Клим. – Ты с фингалом, Пашка – тоже. Настоящие бойцы! Можно фотки вешать на стенд с надписью: «Их разыскивает милиция»!
Малой снова багрово покраснел и пробормотал:
– Нет, фингалы – это не дело. Замазать бы их… Девочки, ни у кого нет с собой косметики? Ну хоть какой-то?
Дальнейшее напомнило Климу эпизод из «Ералаша», в котором школьные хулиганы дружно клали на учительский стол разнообразное оружие.
Через минуту на столике, стоявшем рядом с диваном, на котором сидел Васька, появилась гора помады, карандашей для ресниц и каких-то совсем непонятных Климу девичьих штучек.
– Спасибо, девочки. – Васька снова покраснел.
– Не уверен, что этого хватит. – Антон нахмурился. – Краситься нужно всем, иначе совсем нелепо получится. А нас пятеро…
– А обычные краски не подойдут? – вдруг спросил Муха. – Масляные или акварельные? Девочки же рисовали плакаты. Значит, краски должны были остаться.
– Подойдут. – Васька просиял. – Муха, ты гений! Девочки, где у вас краски?
– Сейчас принесу. – Ирина выскользнула из фойе и вернулась через несколько минут, неся гору тюбиков разных цветов.
Художественная роспись «Гвоздей» заняла совсем немного времени: похоже, поклонницы группы действительно умели обращаться с красками. По мнению Клима, получилось просто кошмарно, но свои мысли он предпочел оставить при себе.
Похоже, Васька думал так же, поскольку, внимательно осмотрев себя в зеркале, он поморщился, словно от боли, и вздохнул:
– Ну ладно. Все лучше, чем синяки. А теперь – переодеваться! Контролеры где? Пора запускать тридцать зрителей, а то и они уйдут.
– Нет контролеров, – ответила девушка, сидевшая рядом с Пашкой. – Не пришли. Видимо, из-за потопа.
– Ой-ё! – Малой нахмурился и повернулся к Климу: – На тебя вся надежда! Нам сейчас на саундчек идти надо, Олег нужен за пультом, а девочкам одним не справиться. Поможешь? Тридцать человек – это ведь совсем немного…
– Справлюсь, – твердо ответил Клим, хотя перспектива встать на ноги по-настоящему пугала.
Тут, как в сказке, скрипнула незаметная дверь за красной занавеской – и в фойе вошел, сияя улыбкой, Стив Телегин – лидер самой крутой городской рок-группы. Одет он был, как всегда, по-пижонски – в импортные джинсы и ярко-красный мохеровый свитер.
– Принимай нас, Суоми-красавица, в ожерелья чистейших озер! – пропел он бархатным баритоном. – Гуд ивнин! Мы всех привезли, как Олег и сказал. Зрители сыты, бьют копытами и очень-очень хотят на концерт! Пора запускать, а то дождь совсем разошелся! Ой… – Он увидел наконец лица рокеров и, как и следовало ожидать, нехило прифигел. – Что это с вами?
– Новый имидж решили попробовать, – спокойно ответил Васька. – Почему «Kiss» можно, а нам нельзя?
– Э-э-э… м-да. – Стив улыбнулся. – Неожиданно!.. Ну да ладно. Главное – вы до потопа прибыть успели. Но народное воображение неудержимо! Зрители, которые пришли раньше, чем мы приехали, говорят, что вы полсотни зареченских гопников покрошили в капусту по пути в ДК через Парк Урицкого.
– Насчет гопников – это народное творчество, – решительно сказал Клим. – Метафоры там, гиперболы… Все такое. Было человек пять – и то сравнительно мирных. А откуда ты знаешь, что «Гвозди» успели до потопа?
– Как откуда? От Олега. Он по поручению Уэса мне позвонил около часа дня. Рассказал о потопе, сообщил, что парни приехали в ДК заранее, так что подготовка к концерту идет полным ходом. Попросил помочь подвезти зрителей – но часам к семи вечера, не раньше, иначе их некуда будет запускать. Ну, мы сделали, что могли. Я, Яшка Михновский и Витька Капустняк свои тачки использовали. Ришат Валеев как-то договорился с начальством и автобус у него выбил – старенький, но полностью на ходу. Лена Кац побывала в политехе, педе, меде, пяти техникумах и десяти ПТУ. Там, где есть радио, сделали объявление о месте сбора зрителей. И повсюду развесили плакаты. В общем, никто не потерялся, по-моему. Правда, другая проблема возникла: приехало много народу, у которого нет билетов, и с этим надо что-то де…
– Погоди! – Олег нахмурился. – Я не мог бы тебе позвонить, даже если бы захотел. В ДК телефон не работает с полудня – с самого начала потопа. Мы каждые полчаса проверяли – хотели Уэсу позвонить.
– Да, – сказала Аля каким-то странным голосом. – Для всех телефон не работал. Но если он не из-за потопа сломался, а был отключен кем-то в ДК, этот кто-то знал, как включить телефон, правда?
– Я не звонил! – Олег по-настоящему испугался. – Клянусь жизнью своей, я не звонил!
Стив нахмурился, закрыл глаза, закусил губу, о чем-то ненадолго задумался, а потом решительно кивнул:
– Это точно не ты звонил. Слышимость была плохая – треск, шорох, – но я все равно заметил, что ты пришепетываешь. Еще подумал, что с тобой случилось – то ли зуб болит, то ли побил кто. Мы с Ленкой и Виком сидели. Я им сразу сказал, как положил трубку, – дескать, не понимаю, что с тобой... А сейчас ты не пришепетываешь. Значит, днем мне звонил кто-то другой, назвавшийся твоим именем. Но зачем?!
– Уэс и его команда поехали в ДК в пять, как и договаривались, – спокойно сказал Клим, внимательно глядя на Стива. – Из-за потопа автобус шел до остановки «Парк», так что пришлось идти через парк. Там их встретили, но все обошлось сравнительно мирно.
– Господи! – Стив схватился за голову. – Если бы я знал – обязательно бы вас отвез! Но я и предположить не мог, что…
– Поэтому тебе и позвонили, – кивнул Клим.
Он собирался переговорить с Ленкой и Виком как можно скорее, хотя Стиву, как и Олегу, поверил сразу и безоговорочно. Если Стив придумал шепелявость сам или упомянул о ней по чьей-то указке – «Гвоздям» не сдюжить против настолько толковых противников. Но во всех остальных отношениях враг вел себя гораздо более предсказуемо и наверняка был не прочь стравить рокеров между собой.
Окончание - вкомментах.
Автор: Лис с серебристым мехом
Бета: Lexandrix D-Cross
Размер: миди, около 14000 слов
Пейринг/Персонажи: Клим Песоцкий, Василий Песоцкий, Алексей Мухин, Алевтина Мухина и другие
Категория: джен
Жанр: бытовая мелодрама
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: – Не вой! – рявкнул Клим негромко, но решительно. – Хочешь Уэсу помочь?
– Да! Что угодно сделаю.
– Тогда, как только я закричу: «Десантура идет!» – начинай орать. Но не так, словно тебя режут, а так, словно ты сейчас изнасилуешь всех этих козлов в особо извращенной форме.
– Я не хочу их насиловать, – Муха даже испугался.
– Надо, Муха. Надо.
Клим улыбнулся – и шкваркнул пустой бутылкой о стену.
Примечание: Фик написан как продолжение песни «Мой брат Каин» группы «Наутилус Помпилиус». Автору всегда было интересно, как там дальше развернутся события.
читать дальшеСон Климу снился самый обычный – его, связанного по рукам и ногам, били «духи». Отличие от предыдущих снов имелось только одно. В этот раз духи были вооружены молотками и били в основном по голове.
После особо болезненного удара Клим резко дернулся – и проснулся.
Голова раскалывалась, что, впрочем, было неудивительно после вчерашнего. Клим взглянул на старые ходики, висевшие на стене, – они показывали пять минут четвертого. Похоже, дня, а не ночи, если циферблат удается различить…
Клим застонал, но почти сразу же замолчал. Мамы нет, а малого и его телку радовать незачем.
Клим полежал несколько минут, собираясь с силами. Потом резко поднялся, влез в тапки и, пошатываясь, вышел в прихожую.
В нос сразу же ударила мерзкая рыбная вонь. Чертыхнувшись, Клим открыл кухонную дверь и увидел малого, стоявшего у плиты.
– Ч-что за х-хрень ты ж-жаришь? – Язык слушался с трудом.
– Котлеты, – ответил малой, не поворачиваясь.
– Эт-то не кот-тлеты, а тошнилово!
– Это котлеты. Из скумбрии. Ирина приготовила. Они вкуснее, чем из трески. Кажется, что тресковые котлеты сделаны из манной каши, сваренной на рыбном бульоне. А у скумбриевых хотя бы вкус есть.
– И вонь. – Возражал Клим исключительно из личной вредности. Если бы такая телка, как Ирина, готовила для Клима, он, наверное, и подошвы бы ел. До сих пор не верилось, что тихоня Васька отхватил настолько шикарную шмару, которая к тому же пылинки готова была с него сдувать. А на Клима – ветерана войны, между прочим! – Ирина смотрела как на мебель – старую, но, увы, необходимую.
– Ну, на вкус и цвет товарищей нет. – Малой пожал плечами. – Есть будешь? Котлеты скоро пожарятся.
– Не, не хочу. Я вчера в «Алых парусах» поел.
– Ты там еще и ешь? – Васька поднял брови, став удивительно похож на маму. – Какая неожиданность.
– Да, ем. – Клим почувствовал, что начинает звереть. – И получше, чем ты, между прочим!
– Не сомневаюсь. Мой жизненный план сильно отличается от твоего и стоит дешевле.
Клим ругнулся про себя. Спьяну он проболтался малому о грузе, который привез из Афгана. Васька, разумеется, изогнулся как конек-горбунок и стал корчить из себя высокоморальную цацу. Антисоветчик хренов! А Клим не для себя старался, между прочим. Хотел маме справить соболью шубку. Мама всегда о такой мечтала. А еще – свозить маму в Крым, в Сочи, в Ленинград и дворцы в его окрестностях – мама очень интересно о них рассказывала. Кто же знал, Господи, кто же знал…
Клим застонал. Он, конечно, почувствовал неладное, когда в письмах мама перестала отвечать на его вопросы и лишь мило щебетала о том, как у нее и у Васеньки все хорошо. Но даже вообразить не мог, что эти письма мать сочиняла в онкологии городской, будь она неладна, больницы в перерывах между химиотерапиями. А еще мама строго-настрого приказала малому до последнего врать брату и отправлять ее письма раз в месяц, даже когда…
Клим узнал, только когда дембельнулся. И теперь жил в гостиной, где еще совсем недавно спала мама. Васька поселился в комнате, которую братья раньше делили на двоих.
– Ладно, пожру, – бросил Клим сквозь зубы и сел за стол.
– Тарелку возьми, – сказал малой, не оборачиваясь. – Здесь слуг нет.
– Ага. – Клим достал из буфета тарелку и вилку, потом заглянул в холодильник. Как ни странно, там обнаружилось полбутылки портвейна. Клим поставил бухло на стол, а затем достал из шкафа два фужера.
– Мне не надо, – сказал малой, не оборачиваясь. – Нельзя.
– С каких это пор ты трезвенником заделался? – До отъезда Клима Васька не пил вообще – был тихим, вежливым и хорошо воспитанным мальчиком. Вернувшись домой, Клим был неприятно удивлен, обнаружив, что малой начал бухать. Не совсем всерьез, конечно, но все равно очень прилично. И как только Ирина его терпит!
***
Но она терпела – совсем как мама терпела отца, когда тот с приятелями – седыми, страшными и краснолицыми – садился на кухне, пил самогонку и что-то кричал громким сиплым голосом. Васька был совсем мелким и ничего не понимал, а Клим боялся отца и его дружков и бежал к маме за помощью.
– Не бойся, солнышко, – говорила мама ласково. – Папе сейчас очень больно. Он покричит немного – и успокоится…
Так и происходило. На следующее утро друзья уходили, а отец снова становился самим собой – молчаливым и отстраненным.
Так и получилось, что, думая об отце, Клим обычно вспоминал его нечастые пьянки – и еще похороны.
Людей пришло немного, и почти все были бедно одеты, седоволосы, краснолицы и хриплоголосы.
На кладбище совсем еще мелкий Васька смеялся: ему подарили игрушку – большой пластмассовый грузовик. А Клим стоял как пришибленный – не мог поверить, что отца больше нет и никогда уже не будет.
Когда гроб засыпали землей и могилу полностью обустроили, к маме подошла жуткого вида старуха. Ее пальто выглядело так, словно было найдено на помойке, а на лице алело большое страшное пятно.
– Не плачьте, Вера Андреевна, – просипела она. – Сташек сейчас в раю в ангельском хоре поет. Хороший был человек! Там ему лучше, чем здесь.
– Я знаю, Ядвига Сигизмундовна, – ответила мать, стараясь скрыть слезы. – Но все равно тяжело…
– Вы должны быть сильной! – сипела старуха со странным именем. – И, ради всего святого, отдайте мальчиков в музыкальную школу. У Сташека был очень большой талант.
– Обязательно! – Мать кивнула. – Клим пойдет с сентября, Васеньку тоже устрою, когда немного подрастет.
– Это хорошо. – Старуха затрясла головой, а потом проговорила что-то на непонятном языке.
– Мам, что такое рай? – спросил Клим на следующий день после похорон, когда все гости ушли и в квартире стало непривычно пусто.
– Откуда ты… – Мама вздрогнула, а потом кивнула сама себе и заговорила, тщательно подбирая слова: – Рай – это сказка. Хорошее место, куда, по мнению некоторых людей, попадают хорошие люди после… смерти.
– Значит, папа теперь в сказке? – Клим растерялся от неожиданного поворота.
– Да, – мама кивнула уже увереннее. – Но говорить об этом никому нельзя. Помнишь сказку «Черная курица, или Подземные жители»? Здесь все точно так же.
– Ясно, – кивнул Клим, очень довольный собственной понятливостью. – Буду молчать! А эта старуха, Явига Сизондовна, – спросил он немного погодя, – она тоже из сказки?
– Ядвига Сигизмундовна? – Мать задумалась, а потом кивнула. – Да, можно и так сказать. Кстати, она самая настоящая графиня.
– Как в «Чиполлино»? Ух ты!
– Да, – мама чуть улыбнулась, – как в «Чиполлино».
– Трудно ей, наверно, пришлось после революции, – сказал Клим, вспомнив то, что слышал от воспитательницы в детском саду. – Богатства отобрали, слуги бросили – пришлось самой выкручиваться. А она избалованная, к труду непривычная…
– Да. Ядвиге Сигизмундовне пришлось очень трудно. – Мать ответила спокойно, но так, что Климу почему-то расхотелось задавать новые вопросы.
Слово, данное графине Ядвиге, мама сдержала. Но Климу в музыкальной школе не понравилось, а вот в секции бокса – очень даже. Зато Васька музыку просто обожал и бежал после обычной школы в музыкальную как на праздник. Да еще и в школьном хоре пел. Кто же знал, что все так обернется? Кто ж знал, что Васька увлечется этим проклятым роком и сначала создаст рок-группу в школе, а потом – в политехе?..
***
Только сейчас, глядя на брата, Клим вдруг понял, что тот очень похож на отца – не на такого, каким его помнил Клим, а на такого, каким Станислав Песоцкий был на старенькой выцветшей фотографии, которая бережно хранилась в семейном альбоме. Разница заключалась лишь в том, что у отца на давнем снимке волосы были короткие, а Васька патлы собирал в хвост. Хиппи недорезанное, надо же! А так – одно лицо. Может, потому мама и любила его больше?..
Клим одернул себя. Нельзя так думать! Мама любила их обоих совершенно одинаково! Просто Васька чаще болел, а, будучи здоровым, постоянно попадал в передряги. И отца не помнил совсем. И одежду вечно за старшим донашивал, вот и все…
– Сегодня мне пить нельзя.
Клим так глубоко задумался, что даже не сразу понял, что малой ответил на его вопрос. Точнее, отбрехался, а толком ничего не сказал. Надо же, какие тайны мадридского двора!
Тем временем Васька положил на стол подставку и водрузил на нее скворчащую сковородку. Затем откинул на дуршлаг картошку из кастрюльки, которая варилась на соседней конфорке, – а Клим ее поначалу и не разглядел. Мдя, интересно девки пляшут!
– А Ирка где?
– Где надо. – Малой нахмурился, но потом ответил по-человечески: – В ДК с утра уехала. На машине. Вместе с Олегом и другими. Там уборщица то ли в отпуске, то ли в запое. Грязь жуткая! Вот девочки и вызвались прибраться.
Клим чуть не спросил, из-за чего весь сыр-бор, как вдруг догадался. Так, елки, концерт же сегодня! Точно! Разговоры о нем шли с тех пор, как Клим дембельнулся. Разрешали несколько раз, потом запрещали, потом переносили. И вот. Дождались…
Малой достал из буфета тарелку и вилку, сел за стол, наложил себе жратву и отломил вилкой кусочек котлеты.
– Боишься? – спросил Клим не без злорадства.
Малой задумался, потом кивнул:
– Да. До этого мы только перед своими играли, в рок-клубе. А концерт в ДК – уже официальный дебют. И Муха еще… Гитарист наш. Он, конечно, как бог играет, но парню всего шестнадцать. Могут нервы не выдержать. А Пашка мегакрут, но иногда напивается в самый неподходящий момент. Тогда пиши пропало. А еще… – Малой вздрогнул. – А, ладно. Тебе это неинтересно.
– Неинтересно. – Климу действительно были неинтересны дела рокеров урюпинского разлива. Василий Песоцкий – советский Джон Леннон! Это было так глупо, что даже не смешно. Не место корове в царских хоромах. Не в свои сани не садись. Нацепила ворона павлиньи перья… И вообще, не надо Ваське в эти дела влезать. Рокеров сажают, между прочим.
Свои мысли Клим оставил при себе. Он уже высказал все малому сразу после возвращения. Тот поблагодарил за советы и заверил брата, что сам разберется в своих делах. Поняв, что значат эти слова, Клим попытался вразумить идиота физически, однако что-то пошло не так.
Васька не испугался. То есть испугался, конечно, но за Ирину, которая как раз в ту ночь у него ночевала. А в целом малой держался так, будто на него каждый день наскакивают пьяные громилы с ножичками. Это Васька-то, который в жизни своей ни разу не дрался! Но притом ни секунды не сомневался, что брат его ударит, – такие вещи Клим понимал всегда.
И растерялся от странного поведения малого. Обычно люди, видя громилу с ножичком, пугались до усрачки – Клим трусов не трогал, брезговал. Но были и такие, кто, наоборот, спокойно буркал глазами, не веря, что один советский человек способен другого советского человека… Этим Клим вгонял ума по самые нидерланды, чтобы знали, на каком свете живут.
А вот малой не боялся, хотя четко понимал, что брат вполне может ударить. Это настолько озадачило Клима, что он решил не трогать Ваську, пока не разберется в причинах его странного поведения. Но разбираться оказалось некогда: жизненный план принес на удивление много денег. Оплатив маме хороший памятник и оградку, похожую на ту, что была в Летнем саду Ленинграда, Клим решил красиво погулять перед тем, как найти работу. А в «Алых парусах», хоть и назывались они безалкогольными, денежным клиентам наливали неплохое бухло. Да и официантка Беллочка там была… Настоящая белочка, одним словом!
Отдых после дембеля затянулся дольше, чем планировалось. Деньги заканчивались, да и перед малым, который, бросив институт, вкалывал в котельной, было неудобно, так что Клим собирался в ближайшие дни отправиться на поиски работы. Повторять жизненный план намерений не было: он же не преступник, в конце-то концов! Просто после Афгана требовалась какая-то компенсация, вот и все. И маме помочь хотелось… Ох, кто же знал!.. А теперь – хана! Еще пара-тройка дней – и нужно идти искать работу. Но не сегодня. Очень уж голова болит…
Братья думали каждый о своем, и обед проходил в молчании. Клим уговорил полбутылки, пообещав малому сегодня же вечером компенсировать выпитое бухло. Тот кивнул, явно не очень понимая, что ему втолковывают.
Когда почти закончили есть, зазвонил телефон. Малой встал из-за стола, вышел в прихожую и взял трубку.
– Да! Да, это я. Что?! Понятно. Спасибо, что позвонили. Извините, я спешу.
Затем вернулся на кухню, сел за стол и начал собирать последним куском картошки остатки жира с тарелки. Закончив обед, набрал горячей воды в тазик, сложил туда тарелку, вилку и сковородку и, к ужасу Клима, сыпанул в воду немного растворимого кофе.
– Ты совсем сдурел?! – Голос почти не слушался. – Где мы еще кофе возьмем, идиот?!
– Найдем. – Малой чуть улыбнулся. – Среди поклонников «Гвоздей» есть сын директора гастронома – он обещал помочь. А тарелки от рыбного запаха отмывает только кофе.
Завершив хозяйственные хлопоты, Васька отправился в прихожую и начал крутить телефонный диск.
– Антон? Это я. Напоминаю распорядок действий. В пять часов все встречаемся на остановке у универмага «Юность». Каждый должен иметь с собой шесть копеек одно– двух– и трехкопеечными монетами. Все вместе садимся в десятый автобус, покупаем билеты и едем до конечной. Там не выходим, а организованно покупаем еще одну партию билетов и едем до остановки «Дом Культуры имени Воровского» – она в двух шагах от входа. Никто не опаздывает! Каждый берет с собой шесть копеек в правильной комплектации! С зареченскими шутки плохи. И не хватало еще, чтобы нас замели в ментовку за безбилетный проезд. Передай дальше по цепочке. До встречи! Отбой!
– Это вы в Заречье выступать собираетесь?! – Клим не верил ушам.
– Да. – Малой чуть нахмурился, а потом улыбнулся. – Ничего, у нас все ходы просчитаны.
– Да местные гопники вас…
– Не успеют. В автобусе драться не рискнут, а остановка прямо у входа в ДК. Контролеров тоже не стоит бояться: у меня есть деньги на билеты для всех – на случай, если кто-то забудет.
Малой потряс рукой в кармане брюк. Там зазвенело.
– А почему не на машине? Девочек же подвез этот… как его… Олег.
– Да, подвез. Но сейчас ему не до нас. Олег – звукач, он ДКовскую аппаратуру настраивает, а это дело может затянуться надолго. Кроме того, девочек не тронут даже зареченские: не полные же они козлы. А вот машину с нами могут и остановить – например, стекло на дороге рассыпать. Место же глухое; там только десятый автобус ходит раз в год по обещанию. – Малой взглянул на шикарные пластиковые электронные часы «Casio» на запястье и охнул: – Ну все. – Он надел старые ботинки и куртку, которые Клим помнил еще с доафганских времен. – Мне пора! Будешь уходить – как следует захлопни за собой дверь. Пока!
Едва за Васькой щелкнул замок, как телефон снова зазвонил. Клим бросился в прихожую и взял трубку.
– Василий Станиславович! – В красивом, звучном мужском голосе слышалось волнение. – Пожалуйста, не бросайте трубку! Прошу вас, выслушайте меня до конца! Никуда сегодня не ходите, слышите?! Концерта не будет, повторяю это еще раз! Решение принято на самом высоком уровне – решение неофициальное, но очень серьезное. Вы не дойдете до Дома Культуры – просто не дойдете, и все. Пожалуйста, останьтесь дома! Поверьте, отмененный концерт – это не конец света. Рано или поздно времена изменятся, и все будет можно. Но не сейчас! Сейчас нужно немного переждать. Повторяю: вы не дойдете! Вас остановят.
– Да кто вы такой… – просипел Клим, когда смог говорить.
На другом конце трубки послышались гудки.
– Васька! – Клим распахнул входную дверь, бросился к лифту, вызвал его. Спустился вниз, выбежал во двор, но брата нигде не было.
Только сейчас Клим почувствовал, что замерзает, и выругался в голос. Выбежал на улицу он в одних трусах, что для конца октября было, бесспорно, смело, но не слишком-то осмотрительно. Пришлось возвращаться домой и влезать в первые попавшиеся шмотки.
До остановки у универмага Клим бежал – и даже почти не запыхался. Но опоздал – увидел лишь зад уезжавшего десятого автобуса.
Начал накрапывать дождь, и это несколько остудило пыл. Клим задумался. Может, странный звонок – просто розыгрыш?! Другие городские рок-группы не позвали играть в ДК, а «Гвозди» пригласили, вот братья-рокеры и решили устроить каверзу удачливым конкурентам? Да и вообще, Васька как нарочно нарывается на неприятности! Знает ведь, что власть не одобряет рок, – но все равно лезет на рожон. Вот пусть сам и расхлебывает! А Клима в «Алых парусах» ждут. Мерзкий вкус рыбных котлет и дешевого портвейна надо заесть и запить чем-то приличным.
Клим нахмурился, засунул руки в карманы. И в самом деле, он Ваське не сторож! Пусть малой сам решает свои проблемы.
Тут, как нарочно, подъехал пятый автобус, на котором проще всего было добраться до «Алых парусов». Клим зашел в гостеприимно распахнутые двери, выудил из кармана куртки трехкопеечную монету, чтобы купить билет…
И, чертыхаясь про себя, направился к дверям, расталкивая людей. Мама любила Ваську и хотела, чтобы Клим о нем заботился. Конечно, Васька уже взрослый, но в некоторых вопросах совсем дитя малое, хоть и научился бухать. Разумеется, Клим не собирается тащить на себе брата всю жизнь, но сегодня у Васьки и вправду важный день, так что можно его и поддержать – в первый и последний раз.
Дальнейший план действий был ясен. Следовало поймать такси или частника и нагнать автобус с Васькой и его бандой.
Клим засунул руки в карманы штанов – и выругался матом. Второпях он надел не те брюки, которые носил последние дни и где хранил деньги на мелкие расходы, а другие. В карманах этих штанов денег не было ни копейки. Имелась только мелочь в карманах куртки.
Клим задумался, бежать ли домой за деньгами или взять частника, пообещав расплатиться с ним вечером, но Судьба рассудила иначе. К остановке подошел десятый автобус. Клим решительно залез внутрь.
– Автобус следует до остановки «Парк имени Урицкого»! – раздался в салоне хриплый голос шофера, искаженный динамиком. – До Парка Урицкого автобус!
Сердце Клима упало. Парк Урицкого был, можно сказать, родным домом местных гопников. Чужакам там ходить не стоило.
– Вы не знаете, почему автобус не едет до конечной? – спросил Клим у толстой тетки с большими сумками. – Что случилось?
– Знаю, конечно. – Она пробормотала под нос ругательство. – Трубы водопроводные еще в полдень в Заречье лопнули! По улицам кипяток течет. Три квартала без воды оставили, ироды! А ремонтников нет как нет: на другом объекте заняты. И это на семидесятом году советской власти! Ох, Сталина на них нет!
Только нечеловеческим усилием воли Клим удержался от громкого мата. Насколько помнилась география Заречья, остановка «Парк» находилась на одном конце парка Урицкого, а ДК имени Воровского – на другом конце парка. Даже если по улицам течет кипяток, в парке его, скорее всего, нет: кому и зачем нужно прокладывать там водопроводные трубы?! Это значит, что Васька и его команда выйдут на нынешней конечной остановке десятого автобуса и направятся в ДК через парк, то есть через территорию гопников. Господи, как же неудачно получилось! Даже ножа с собой нет, Господи!..
Клим одернул себя: не стоит умирать прежде смерти. Может, он зря себя накручивает, а гопники вообще дома сидят: октябрьский дождик – не самое подходящее время для прогулок. Но если не зря – тоже ничего страшного. «Духи» пострашнее любых гопников будут, а Клим с ними справился и живым домой вернулся.
Большинство пассажиров вышли раньше конечной: никто не хотел идти парком в октябрьские сумерки.
Две старушки, покинувшие автобус вместе с Климом, решительно зашагали по опушке – в обход. Конечно, будь у Васьки мозги и хоть немного свободного времени, он поступил бы так же, но пойти в обход означало потерять час или даже полтора. А концерт для малого важен, и это время он наверняка решил потратить на подготовку к выступлению. Значит, пошел напрямую…
Клим уже направился по асфальтированной дорожке в глубь парка, как вдруг увидел совсем неподалеку детское кафе – как ни странно, работающее. Это было великолепно! Улыбаясь, Клим зашел внутрь и, собрав мелочь в карманах куртки, потряс немолодую продавщицу до глубины души, купив темно-зеленую стеклянную бутылку газировки «Буратино».
В высшей степени удачное приобретение подняло настроение и успокоило. Сверившись с картой парка, висевшей у дороги, Клим двинулся в путь по абсолютно безлюдной аллее.
С каждой минутой становилось все темнее. Фонари на аллее горели через два на третий. Дождь усиливался.
Через пятнадцать минут ходьбы обнаружилось, что центральная часть парка перекопана вдоль и поперек. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не свалиться в ямы, которые возникали то тут, то там. Клим порадовался, что Васька идет не один: у малого была близорукость минус шесть, так что без поддержки друзей он вполне мог переломать ноги самостоятельно, в отсутствие всяких гопников.
Клим был готов к неожиданностям, но, услышав впереди гул голосов, вздрогнул. Надеялся, что все обойдется, надо же! Вот идиот! Держи карман шире…
Клим сошел с аллеи и дальше зашагал среди деревьев, контролируя каждый свой шаг, чтобы не зашуметь и не свалиться в одну из многочисленных ям.
Удача снова улыбнулась ему: впереди возвышалась белая (точнее, серая от грязи и старости) беседка, дверь которой находилась со стороны, откуда шел Клим. Рядом возвышалась гора вывороченных из земли деревянных скамеек. Пригибаясь, Клим проскользнул к двери, проник внутрь и подошел к окну, которое выходило в глубину парка.
От увиденного стало очень не по себе.
Аллею перегораживала стая гопников – человек тридцать с кастетами и цепями. Напротив них – спиной к Климу и ближе всех к врагам – стоял Васька. За ним теснилась группа – три человека с футлярами для музыкальных инструментов.
– Что-то мало вас, – лениво говорил крепкий, накачанный главарь гопников, стоявший лицом к лицу с малым. – У вас же еще мелкий был какой-то. С гитарой.
– Муха? – спокойно уточнил Васька. – Он еще утром приехал. На машине с девочками.
– Не было там никакого Мухи! – тявкнул худой и дерганый подпевала главаря. – Я видел!
– Ты умеешь видеть сквозь капот? – искренне удивился малой. – Муха в багажнике ехал. Машина и так была битком набита. Сидеть на коленях у девочек Муха не захотел, потому что застенчивый. А проверяет инструмент и зал он всегда заранее, с самого утра. Знаете же, наверное, как Муха играет…
Два амбала, стоявшие за спиной главаря, решительно закивали.
Клим вдруг услышал шорох в дальнем углу беседки – и обернулся, занеся бутылку с газировкой для удара. К счастью, успел удержать руку, увидев худого пацаненка, закрывавшего своим телом футляр с гитарой.
– Муха?! Ты, что ли?! – Клим вспомнил мальчишку, который регулярно забегал к ним домой и смотрел влюбленными глазами на Ирину.
– Ага. – Муха всхлипнул. – Ты не думай, я не струсил! – шепотом затараторил он, давясь слезами. – Уэс велел! Сказал – гитару нужно беречь! Она импортная, дорогая. Мы в большие долги влезли, чтобы ее купить…
Клим притормозил, пытаясь понять, кто такой Уэс. Разобравшись, важно закивал:
– Уэс совершенно прав! Инструмент надо беречь!
– Я не знаю, как твой подпевала играет, – тем временем отчеканил громила, – и знать не хочу. Антисоветская грязь меня не интересует!
Муха снова всхлипнул.
– Да успокойся ты! – Клим заставил себя улыбнуться. – Ничего страшного! Пустяки, дело житейское! Газировку хочешь?
– Что?! – Пацаненок даже вздрогнул от неожиданности. – Нет, спасибо.
– А жаль. Хорошая газировка. Я вот тоже не хочу…
Клим чиркнул бутылкой об стену, вспоминая приобретенное еще до Афгана полезное умение. Не забыл, надо же! Железная крышка отлетела сразу – никакие открывашки не понадобились. Затем Клим перевернул бутылку, чтобы газировка вылилась на пол беседки.
– Я не антисоветчик, – сказал Васька негромко, но твердо. – И мои музыканты тоже не антисоветчики. Мы патриоты, мы любим свою страну и гордимся ею. Но любить и гордиться – это не значит молчать о недостатках. Наоборот, о недостатках нужно говорить громко и открыто – иначе их не исправить. Почему в наших магазинах годами нет ни колбасы, ни сосисок? Почему многие наши бабушки по-прежнему стирают в реках? Почему столько семей всю жизнь живет в комму…
– Заткнись, падаль! – Громила ударил малого кастетом в лицо. Брызнула кровь. Васька пошатнулся, закрывая рану рукой. Его подхватил один из музыкантов – Антон, кажется. Точного имени Клим не помнил, хотя участники группы бывали у них дома часто. Не интересовался, и все.
Муха взвыл, закусив запястье.
– Не вой! – рявкнул Клим негромко, но решительно. – Хочешь Уэсу помочь?
– Да! Что угодно сделаю.
– Тогда, как только я закричу: «Десантура идет!» – начинай орать. Но не так, словно тебя режут, а так, как будто ты сейчас изнасилуешь всех этих козлов в особо извращенной форме.
– Я не хочу их насиловать. – Муха даже испугался.
– Надо, Муха. Надо.
Клим улыбнулся – и шкваркнул пустой бутылкой о стену. Удар оказался рассчитан абсолютно верно. Вся нижняя часть отвалилась именно так, как нужно, а в руках Клима осталось горлышко, превратившееся в симпатичную «розочку» с острыми краями.
На аллее гопники надвигались на музыкантов, а те отступали шаг за шагом. Антон поддерживал Ваську, лицо которого заливала кровь. Было ясно: еще несколько шагов – и банда малого развернется и побежит. Но далеко они не уйдут, тем более с раненым.
«Их здесь и прикопают, – произнес в голове Клима незнакомый голос. – Ямы уже готовы – лишь землей засыпать осталось. Найдут тела только весной – если вообще найдут. И никто не докажет, что это убийство, а не смерть от ошпаривания кипятком. Никто уже не вспомнит, что в парке кипятка не было…»
– Ну, я пошел.
Клим улыбнулся, засунул «розочку» в карман куртки, вышел из беседки, поднатужился. Поднял с земли одну из скамеек.
И пошел на таран.
***
Заметили Клима не сразу.
А, заметив, не сразу среагировали. Конечно, мужик, который в шестом часу вечера в дождливом октябрьском парке молча шагает со скамейкой наперевес, – явление странное, но в жизни и не такое бывает. А лишних проблем шакалы не хотели. Совсем.
Клим не понял, узнал ли его Васька. Скорее всего, нет: с такой близорукостью и залитым кровью лицом всяко не до того, чтобы разглядывать посторонних работяг.
Насчет Васькиной группы было не так очевидно, но парни все сделали правильно – молча расступились в разные стороны, давая дорогу; Антон продолжал поддерживать Ваську.
А вот шакалам отступать было некуда. Точнее, места-то хватало, но очень уж хорошую загонную позицию они занимали. Жаль было терять. Да и перекопанная земля вокруг не располагала к далеким прогулкам.
Поэтому шакалы расступились совсем чуть-чуть. Вот и молодцы. Хорошие ребята…
Дойдя до правильного места, Клим огрел скамейкой тех, кто стоял рядом, и заорал что есть мочи:
– Бросай оружие! Десантура идет! Сдавайтесь, гады!
Затем швырнул скамейку туда, где шакалов было особенно много. Пока она летела, вытащил левой рукой «розочку» из кармана куртки и шваркнул ею главаря по глазам, порадовавшись тому, что остановился на самом правильном месте.
Правой рукой выхватил кастет из ослабевших рук главаря – и врезал одному из двух амбалов.
Б-б-б-ам-м-м-м! Это время поет: «Б-б-б-а-м-м!» А сейчас оно загудело у Клима в голове.
Не падать! Надо развернуться и постараться достать того, кто ударил…
Отступил, зараза!
Но совсем рядом оказался тощий подпевала главаря.
Получи, фашист, гранату! Так, хорошо.
А что у нас теперь?.. Клим оглянулся, стараясь не обращать внимания на резкую боль в голове.
Главарь с залитым кровью лицом тихо-тихо отходил в сторону – это хорошо, значит, рука не подвела.
Тощий подпевала, чуть покачиваясь, держался за голову, из которой шла кровь, – это тоже хорошо, но он вообще не боец.
А вот амбал, которого Клим достал кастетом, оклемался и снова пошел в бой. Ничего, недобитая гидра империализма! Сейчас мы тебя добьем. Только надо понять, где второй амбал, нетронутый. Против двоих не сдю… будет трудно.
Ух ты! А второй амбал падает как подкошенный. Ничего удивительного – от такого удара камнем по голове можно сотрясение мозга словить без проблем. А камень в руках у Пашки – мегакрутого любителя выпить. Рядом с Пашкой – еще один Васькин парень, его имени Клим совсем не помнил. Этот безымянный держал в руках доску. Так себе оружие, конечно, но лучше, чем ничего. А Антона не видно, и Васьки тоже. Похоже, Антон отвел раненого в тыл – это правильно.
Клим так увлекся анализом ситуации, что пропустил удар от недобитого амбала. В голове снова зазвенело, но, как ни странно, прояснилось. Стали слышны дикие вопли:
– Первое отделение, заходи слева! Второе – справа! Граждане хулиганы, вы окружены! Всем лечь на землю! Руки поднять над головой! В руках держать паспорт или другой документ, удостоверяющий личность!
– Есть, товарищ генерал! – откликнулся незнакомый голос. – Парни, заходим слева. Никого не бить! А если бить, то осторожно, но метко.
– Есть, товарищ генерал! – Васькину луженую глотку Клим узнал бы из тысяч. – Парни, заходим справа. Без излишеств, ироды! Бить только в ответ на явное сопротивление органам власти. А то знаю я вас…
Клим восхитился лужеными глотками и фантазией простых советских рокеров, от радости пропустил еще один удар непонятно от кого, но затем собрался и вдарил кастетом обидчику, а потом увернулся от нового удара амбала. Достать его не получилось.
Несмотря на эйфорию, Клим очень хорошо понимал: сейчас исход битвы зависит от того, есть ли среди шакалов хоть один толковый боец, способный построить грамотную атаку. Если есть – и братья Песоцкие, и музыканты рок-группы «Гвозди» через несколько минут найдут последний приют в Парке имени Урицкого. Очень уж велико преимущество врагов в живой силе и вооружении.
Но среди шакалов не нашлось не только льва, но даже и волка. Возможно, грамотную атаку мог бы построить главарь, но он после удара «розочкой» по глазам заскучал и потерял всякий интерес к схватке. Амбалы и есть амбалы, они думать не умеют. Подпевала трусоват; он способен лишь поддакивать. А остальные – шлак, пустая порода, они хотят только бить тех, кто не сопротивляется.
Как и следовало ожидать, на приказ лечь на землю шлак отреагировал самым предсказуемым образом – начал разбегаться.
И вот тут в бой вступил еще один важный фактор – фактор пересеченной местности. Клим на него почти не надеялся – точнее, надеялся, конечно, но примерно в той же степени, что и на Деда Мороза.
Ай, не подвел дедуля! Новый год в этом году наступил в октябре.
От великого ума немалая часть шлака решила убежать от страшной десантуры не по аллее, а по лесу – по темному ночному лесу, перекопанному вдоль и поперек. Это предсказуемо привело к весьма печальным последствиям: вскоре с разных сторон послышались дикие вопли и крики о помощи. Остальные шакалы, разумеется, поняли их как крики пленников, избиваемых десантурой, и увеличили скорость драпанья.
Через несколько минут на поле битвы остались победители – и дикие вопли:
– А-а-а! Спасите меня! Вытащите меня немедленно! Тут холодно и сыро! И больно очень! Я, кажется, ногу сломал!
Клим почувствовал, что ноги больше его не держат. Оглянулся, еще раз проверяя, нет ли шакалов в пределах видимости. Никого не обнаружив, спросил непослушными губами:
– Ва… Уэс как?
– Хорошо. – Голос был такой сиплый, что Клим не сразу узнал Муху. – Насколько можно судить, глаза не задеты.
– З-за… меча-ательно. – Больше всего Климу сейчас хотелось лечь прямо на землю и лежать долго-долго. Но делать это было никак нельзя. Совсем. Даже если очень-очень хочется.
– Ты-то сам как? – робко спросил Муха, выходя из-за дерева. – Выглядишь… не очень.
– Я в порядке. Надо идти. Вряд ли они вернутся, но чем черт не шутит.
– А ты… дойдешь? – спросил Антон, вместе с малым подходя к Климу. Васька опирался на руку боевого товарища, но в целом выглядел лучше, чем можно было ожидать.
– Он дойдет, – хрипло сказал малой. – У него башка… железная. Только кровь смыть надо.
– Чем?! Если дождем – по дороге все равно смоет. Умоюсь в ДК. Время дорого. У вас концерт сегодня, ты не забыл?
– Помню. – Васька улыбнулся разбитыми губами. – По коням, парни.
– Не бросайте меня! – Снова послышался голос откуда-то из-под обочины. – Спасите! Не оставляйте здесь! Вы же люди!
– Это что? – Малой вздрогнул от крика.
– Пленный, – ухмыльнулся Клим. – Брошен сбежавшим противником.
Стараясь ступать как можно аккуратнее по качающейся земле, он подошел к месту, из-под которого доносились вопли, и взглянул вниз, поморщившись от резкой боли в голове.
На дне глубокой ямы, наполненной водой, лежал тощий шакаленок. Его ступня была вывернута под невозможным углом. Увидев Клима, шакаленок задрожал и попытался отползти в дальний угол ямы.
– Ты кто такой, чтобы тебя спасать? – спросил Клим сурово.
– Я… я человек, – пролепетал тот. – Хорошие люди не бросают человека на верную смерть!
– А с чего ты помирать-то решил? – удивился Клим, с трудом ворочая языком. – От переломов не умирают. Мы, как в ДК придем, сразу «скорую помощь» вызовем. Приедут через пару-тройку часиков, заберут тебя и полечат. Как новенький будешь. А пока полежи, о поведении своем подумай.
– А-а-а! – заорал шакаленок, прикрывая голову руками. – Не бросайте меня! Я до «скорой» не доживу! Здесь по ночам Бабайка бродит! Он собирает души заблудившихся! Здесь нельзя ночью…
Тут неизвестно почему Клима разобрал хохот – дикий, безудержный, до слез. Глядя на Клима, засмеялись и остальные. Только шакаленок не смеялся, а трясся, словно в лихорадке.
– Давай его вытащим, – сказал малой, подходя к Климу. – Мы все же люди, а не звери.
– Уэс, – после удара голова Клима работала медленно, но верно, – не строй из себя фиалку. Этот гад убил бы нас всех, закопал – и не поморщился бы! Полежит пару часиков – авось поймет, что сделал не так. И вообще это все чушики собачьи…
Клим подмигнул брату, очень надеясь, что тот еще помнит их тайное слово из детства. Хотя надежды было мало, конечно, – после таких-то потрясений.
Но, как ни странно, Васька понял и важно кивнул:
– Да. Ты, пожалуй, прав. Пусть полежит, подумает. По коням, парни. Все помнят, в каком направлении идем?
– Да, – ответил Антон. – Тут прямо по аллее – не собьешься.
– Вот и хорошо.
Клим, Васька и музыканты решительно зашагали вперед, не обращая внимания на вопли шакаленка. Тот, однако, не умолкал и продолжал орать:
– Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Не бросайте меня! Я сдохну здесь! И вы окажетесь виноваты! Вас совесть всю жизнь потом мучить будет! Я тут не могу! Меня Бабайка унесет! Ну спасите, умоляю! Я… я всем знакомым ваши песни рекомендовать буду! Я десять ваших кассет куплю! Нет, двадцать! Я… – Из ямы послышался дикий вой, потом рыдания, а затем вполне отчетливые слова: – Я расскажу, кто Шурупу приказы отдает! Я случайно увидел! А потом случайно услышал!
Они прошли еще несколько десятков шагов. Потом Клим споткнулся и толкнул малого. Он не понял и протянул Климу руку. Тогда тот толкнул сильнее и прошептал: «Чушики собачьи», – почти не надеясь на успех.
К счастью, до Васьки все же дошло.
– Может, вытащим раненого? – лениво спросил он. – Не звери же мы. Клим, справишься?
– Ага. – Он ухмыльнулся. – Муха, поможешь? – Дождавшись счастливого кивка, сказал строго: – Пока нас нет – всем стоять на месте. Никуда не уходить и не терять друг друга из виду! Бабайка там или не Бабайка, но место нехорошее, сами видите.
– Как скажешь, – кивнул Васька очень серьезно.
На полпути к яме Клим зашептал:
– Муха, ты мегакрутой мужик! Сейчас на тебя вся надежда. Ты очень много сделал в драке, но пострадал меньше других. У тебя голова лучше всех сейчас работает. Этот шакаленок – «язык», как в кино про войну. Его надо расколоть, но не строгостью, а лаской и заботой. Войди в его положение, посочувствуй – и он тебе выложит всё о людях, которые отдают приказы гопникам, понимаешь? Это очень важно. Если мы узнаем, кому подчиняются шакалы, то сможем их остановить, понимаешь?
– Да. – Муха кивнул очень серьезно. – Не знаю, справлюсь ли, но постараюсь.
– Справишься. – Клим улыбнулся. – Ты так орал во время драки, что я сам поверил в отряды десантуры. Когда придем в ДК – первым делом найди лист бумаги, напиши там все, что пленный тебе расскажет, и любой ценой заставь его подписать показания. Если уговоришь подписать еще и чистый лист бумаги – будет совсем прекрасно.
Муха кивнул, о чем-то напряженно размышляя.
Они наконец подошли к яме с шакаленком.
– Посторонись! – Клим подошел к куче скамеек, лежавшей рядом с беседкой, взял одну, бросил в яму и скомандовал: – Я буду их осторожно сбрасывать, а ты складывай в лестницу, чтобы по ней подняться наверх.
– Я не смогу! – возопил шакаленок. – Они тяжелые и неудобные, а у меня нога сломана!
– Тогда пропадай здесь. Я ведь не Ромео, а ты не Джульетта. Тащить тебя на руках из ямы не буду.
Шакаленок всхлипнул, но осознал ситуацию и начал действовать. Пока он, подвывая от боли, сооружал из скамеек лестницу и карабкался по ней, Клим нашел доску подходящего размера, затем снял рубашку и разорвал ее на бинты.
Когда голова шакаленка показалась над ямой, Клим вытащил его на поверхность, наскоро перевязал сломанную ступню и зафиксировал ее с помощью доски. Получилось не ахти, но лучше, чем ничего.
Затем выломал длинный и относительно прямой сук. Протянул шакаленку:
– Держи! Пойдешь, опираясь на него.
– Я не смогу идти! – заверещал шакаленок. – У меня нога сломана!
– Значит, поползешь. Ползти придется быстро: мы спешим и ждать тебя не будем.
– Сво…
Шакаленок вознамерился снова зарыдать, но тут заговорил Муха:
– Ладно, обопрись на меня! Мы же люди все-таки. И палку не бросай!.. Вот так, молодец… Тебе ведь не очень больно, правда?
– Больно. – Шакаленок снова всхлипнул. – Но терпеть можно.
– Вот и замечательно!.. Как тебя угораздило попасть в такую передрягу, я не понимаю. Вроде приличным парнем выглядишь, а с гопниками связался…
– А как иначе-то? – Пленный вздохнул. – У нас в Заречье просто. Шуруп скажет – все делают. А тому, кто не сделает, будет очень плохо.
– Да, не повезло тебе! А откуда у Шурупа такая сила-то взялась? Вроде с виду обычный амбал…
Доброе слово Мухи в сочетании с грозным видом Клима возымело результат. Шакаленок перестал стонать и наловчился ковылять на одной ноге, опираясь на руку Мухи и на палку. Двигался даже быстрее, чем можно было ожидать.
Вскоре они нагнали Ваську и его музыкантов и продолжили путь.
Клим старался контролировать происходящее, но получалось плохо. Казалось, он идет в тихом, темном и безлюдном тоннеле, пол которого то и дело ускользает из-под ног.
С каждой секундой двигаться становилось труднее. Темнота сгущалась прямо на глазах, а тишина по-настоящему оглушала.
Когда впереди показались редкие огоньки, Клим окончательно уверился, что это и есть тот самый свет в конце тоннеля, о котором столько пишут.
Однако затем послышались крики:
– Уэс! Антон! Муха! Это вы?
Огоньки оказались фонариками, которые держали в руках Олег, Ирина и незнакомые девушки.
– Васенька! – Ирина опомнилась первой и бросилась к нему. – Любимый! Я… волновалась очень. Я знала, что ты жив! – Она заплакала навзрыд, уткнувшись в его плечо. – А мы всё-всё подготовили! Всё вычистили, выскребли, плакаты развесили. Красиво получилось! Как в настоящем концертном зале! Олег аппаратуру посмотрел – говорит, крутая она здесь, он даже не ожидал…
Олег-звукач кивнул.
К остальным парням тоже бросились девушки, смеясь и плача.
Клима озадачила одна странность, причем он не сразу понял, какая именно. А потом сообразил. Никто – ни Олег, ни девушки – не удивился. Все радовались, ревели, но никто не спрашивал, что случилось. Знали? Но откуда?.. Или приходить в таком виде на концерт для музыкантов «Гвоздей» – самое обычное дело?
От мыслей заболела голова, а в дальнем уголке памяти шевелилась еще какая-то идея. Поймав ее наконец за хвост, Клим сосредоточился и взглянул на Муху. Он совсем пацан еще, вряд ли девушкой успел обзавестись, так что может скиснуть. Надо поддержать парнишку!
Однако Муху тоже обнимали – только не девушка, а на удивление молодая мама очень строгого вида.
Клим собрался с силами и направился к ним. Мать у Мухи, конечно, молодец, ничего не скажешь. Но никакую маму не обрадуют такие похождения сына. Дома все равно ругаться будет. Надо помочь пацану…
– Гражданочка! – внушительно заговорил Клим, откашлявшись. – Хочу сказать вам огромное спасибо за воспитание такого прекрасного сына! Это настоящий мужчина! Он никогда не лезет на рожон, четко выполняет поставленные перед ним задачи…
Клим осекся, сообразив, что в точности повторяет сержанта Зубкова, что в данном случае не совсем в тему. Все-таки рокеры – это не солдаты-срочники.
Попытался придумать более человеческие слова, но голова раскалывалась, так что другие мысли в голову не лезли.
В довершение всех напастей вокруг стало как-то подозрительно тихо. Девушки прекратили рыдать и глядели на Клима очень недовольно. А Муха вообще смотрел так, будто Клим у всех на глазах обделался.
– Что не так? – спросил Клим непослушными губами.
– Аля – моя сестра! – отчеканил Муха гневно. – Она всего на восемь лет меня старше!
Ой-ё...
– П-простите великодушно, г-гражданочка! – От ужаса язык стал заплетаться. – Т-темно вокруг, не разглядел… И вообще я сейчас не в лучшей форме…
– Я вижу. – Аля милостиво кивнула. – И вообще мне нравится, что я кажусь старше. Молодого врача многие считают неопытным и глупым, хотя это не всегда так. Я, например, с шестнадцати лет в больницах работаю. Разумеется, начинала не доктором, а санитаркой, но опыт от этого никуда не девается, правда? И в мед поступила с первого раза, причем без всякого блата. И институт закончила с красным дипломом.
– Вот поэтому я и ошибся! – закивал Клим, преодолевая резкую боль в голове. – Вы выглядите очень опытной женщиной… Опытным доктором, – быстро поправился он, заметив, что девушки опять нахмурились.
– Ваше состояние я вижу, конечно. – Аля энергично кивнула. – Давайте посмотрю раны.
– Нет! – Клим затряс головой, отчего перед глазами поплыли искры. – Сначала – Уэс. Я свое на сегодня уже отплясал, а ему еще петь. Сначала – Уэса, потом меня.
– А я как же?! – возмутился шакаленок.
– А пленники – в порядке живой очереди, – злорадно ответил Клим и объяснил Але: – Это гопник. Он в яму упал, а подельники разбежались. Не бросать же было.
– Он убить нас хотел и прикопать в парке, – закивал Муха. – Ям там полно!
Девушки дружно ахнули. Олег пробормотал себе под нос что-то нецензурное.
– Зря тащили с собой, – жестко сказала Аля. – Надо было там оставить. Пока «скорую» ждал – подумал бы о жизни.
– Нет, ты не права, – затараторил Муха. – Спица – парень хороший, только запутался немного, вот и все.
Порадовавшись, что пацан помнит самое важное, Клим вздохнул с облегчением…
И поплыл в теплую, ласковую тьму. В ней было хорошо и уютно, так что совсем не хотелось уходить.
***
Из приятной истомы Клима вырвал пронзительный голос:
– Ну, братья-акробатья, считайте, вы в рубашках родились! У Уэса рана некрасивая, но безвредная. А если бы Клима ударили на пару сантиметров левее, все было бы… гораздо хуже, чем есть. Можете праздновать сегодняшний день как свой второй день рождения. Один на двоих!
– Странно. – Голос Васьки тоже казался пронзительным и ввинчивался в мозг. – Главарь гопников выглядит очень серьезным и решительным парнем. Интересно, почему он ударил меня вполсилы? Пожалел? Или рука дрогнула?
– Нет! – Ответ пришел словно из ниоткуда и оказался настолько ясным, что Клим рискнул открыть глаза. Оказалось, он лежит на диванчике – судя по всему, в фойе ДК имени Воровского. У изголовья сидела Аля с бинтом в руке. Васька с огромным фингалом под глазом, Ирина и остальные расположились неподалеку на стульях и диванах. Яркий свет был очень утомительным, поэтому Клим закрыл глаза и продолжил: – Я тоже видел Шурупа. У этого парня серьезные планы на жизнь, и отсидка за мокруху в них никак не входит. За Шурупом стая стояла, а он не дурак и понимает: шакалы любят кровь. Когда вы побежали бы – а вы обязательно побежали бы! – стая вас бы разорвала в клочки. Или просто затоптала. Виноваты оказались бы все, а Шуруп как бы ни при чем. Он как бы не хотел тебя убивать – только попугать собирался. Кто ж виноват, что его шакалы как с цепи сорвались?! Только не Шуруп, нет! Когда вас всерьез бы изувечили, он, думаю, даже попытался бы остановить свою банду – но, разумеется, не смог бы. Толпу, которая попробовала кровь, словами не остановишь… – Клим вздрогнул, вспомнив тот проклятый кишлак, но быстро взял себя в руки и сосредоточился на настоящем: – Посадили бы, скорее всего, двух амбалов – они драться любят. Или нашего победителя Бабайки – он вообще везучий. А Шуруп был бы не просто ни при чем – он героем бы стал. Хотел спасти антисоветчиков, но – вот незадача! – не смог.
– А может, он и впрямь хотел только попугать? – растерянно спросил Васька.
– Ага, втридцатером! На вас с лихвой хватило бы человек пять-семь самых сильных. Но их вполне возможно остановить словом. А вот тридцать человек, которые попробовали чужую кровь, абсолютно неуправляемы. На это и был расчет. Шуруп потому и сбежал, что понял: не выйдет, как он задумал. Или меня придется убивать всерьез, или я убью кого-нибудь – скорее всего, Шурупа. Так что выйти сухим из воды не получится – придется драться насмерть. А свою прекрасную жизнь Шуруп ценит гораздо дороже, чем жизни шестерых дешевых антисоветчиков. Вот и дал деру первым.
Васька вдруг покраснел так, что Клим даже испугался, а потом произнес срывающимся голосом:
– Клим! Я должен…
– Ничего ты не должен! – рассердился Клим. – У меня к зареченским давний счет, еще со школы. Ну и… в общем, не чужие мы люди.
– Да, – Малой покраснел еще сильнее. – Не чужие.
– А с концертом-то что?! – встревожился Клим. – Мы ведь в фойе сейчас? Не пора ли зрителей запускать?
– Еще полчаса можем подождать, – тихо сказала Ирина.
– Со зрителями проблема, – смущенно произнес Олег. – Пришло человек тридцать, наверное, не больше. Те, кто живут в соседних домах. Остальные не успели… Когда по улице потек кипяток, мы поняли, конечно: что-то не так. Но позвонить вам не могли: все телефоны в здании вырубились. Вот такие дела…
– Даже если в зале будет только один человек – «Гвозди» сегодня выступят. – Васька сказал это тихо, но так, что даже Климу стало не по себе. – Всем понятно?
Все дружно закивали.
– Крутой концерт будет, – не выдержал Клим. – Ты с фингалом, Пашка – тоже. Настоящие бойцы! Можно фотки вешать на стенд с надписью: «Их разыскивает милиция»!
Малой снова багрово покраснел и пробормотал:
– Нет, фингалы – это не дело. Замазать бы их… Девочки, ни у кого нет с собой косметики? Ну хоть какой-то?
Дальнейшее напомнило Климу эпизод из «Ералаша», в котором школьные хулиганы дружно клали на учительский стол разнообразное оружие.
Через минуту на столике, стоявшем рядом с диваном, на котором сидел Васька, появилась гора помады, карандашей для ресниц и каких-то совсем непонятных Климу девичьих штучек.
– Спасибо, девочки. – Васька снова покраснел.
– Не уверен, что этого хватит. – Антон нахмурился. – Краситься нужно всем, иначе совсем нелепо получится. А нас пятеро…
– А обычные краски не подойдут? – вдруг спросил Муха. – Масляные или акварельные? Девочки же рисовали плакаты. Значит, краски должны были остаться.
– Подойдут. – Васька просиял. – Муха, ты гений! Девочки, где у вас краски?
– Сейчас принесу. – Ирина выскользнула из фойе и вернулась через несколько минут, неся гору тюбиков разных цветов.
Художественная роспись «Гвоздей» заняла совсем немного времени: похоже, поклонницы группы действительно умели обращаться с красками. По мнению Клима, получилось просто кошмарно, но свои мысли он предпочел оставить при себе.
Похоже, Васька думал так же, поскольку, внимательно осмотрев себя в зеркале, он поморщился, словно от боли, и вздохнул:
– Ну ладно. Все лучше, чем синяки. А теперь – переодеваться! Контролеры где? Пора запускать тридцать зрителей, а то и они уйдут.
– Нет контролеров, – ответила девушка, сидевшая рядом с Пашкой. – Не пришли. Видимо, из-за потопа.
– Ой-ё! – Малой нахмурился и повернулся к Климу: – На тебя вся надежда! Нам сейчас на саундчек идти надо, Олег нужен за пультом, а девочкам одним не справиться. Поможешь? Тридцать человек – это ведь совсем немного…
– Справлюсь, – твердо ответил Клим, хотя перспектива встать на ноги по-настоящему пугала.
Тут, как в сказке, скрипнула незаметная дверь за красной занавеской – и в фойе вошел, сияя улыбкой, Стив Телегин – лидер самой крутой городской рок-группы. Одет он был, как всегда, по-пижонски – в импортные джинсы и ярко-красный мохеровый свитер.
– Принимай нас, Суоми-красавица, в ожерелья чистейших озер! – пропел он бархатным баритоном. – Гуд ивнин! Мы всех привезли, как Олег и сказал. Зрители сыты, бьют копытами и очень-очень хотят на концерт! Пора запускать, а то дождь совсем разошелся! Ой… – Он увидел наконец лица рокеров и, как и следовало ожидать, нехило прифигел. – Что это с вами?
– Новый имидж решили попробовать, – спокойно ответил Васька. – Почему «Kiss» можно, а нам нельзя?
– Э-э-э… м-да. – Стив улыбнулся. – Неожиданно!.. Ну да ладно. Главное – вы до потопа прибыть успели. Но народное воображение неудержимо! Зрители, которые пришли раньше, чем мы приехали, говорят, что вы полсотни зареченских гопников покрошили в капусту по пути в ДК через Парк Урицкого.
– Насчет гопников – это народное творчество, – решительно сказал Клим. – Метафоры там, гиперболы… Все такое. Было человек пять – и то сравнительно мирных. А откуда ты знаешь, что «Гвозди» успели до потопа?
– Как откуда? От Олега. Он по поручению Уэса мне позвонил около часа дня. Рассказал о потопе, сообщил, что парни приехали в ДК заранее, так что подготовка к концерту идет полным ходом. Попросил помочь подвезти зрителей – но часам к семи вечера, не раньше, иначе их некуда будет запускать. Ну, мы сделали, что могли. Я, Яшка Михновский и Витька Капустняк свои тачки использовали. Ришат Валеев как-то договорился с начальством и автобус у него выбил – старенький, но полностью на ходу. Лена Кац побывала в политехе, педе, меде, пяти техникумах и десяти ПТУ. Там, где есть радио, сделали объявление о месте сбора зрителей. И повсюду развесили плакаты. В общем, никто не потерялся, по-моему. Правда, другая проблема возникла: приехало много народу, у которого нет билетов, и с этим надо что-то де…
– Погоди! – Олег нахмурился. – Я не мог бы тебе позвонить, даже если бы захотел. В ДК телефон не работает с полудня – с самого начала потопа. Мы каждые полчаса проверяли – хотели Уэсу позвонить.
– Да, – сказала Аля каким-то странным голосом. – Для всех телефон не работал. Но если он не из-за потопа сломался, а был отключен кем-то в ДК, этот кто-то знал, как включить телефон, правда?
– Я не звонил! – Олег по-настоящему испугался. – Клянусь жизнью своей, я не звонил!
Стив нахмурился, закрыл глаза, закусил губу, о чем-то ненадолго задумался, а потом решительно кивнул:
– Это точно не ты звонил. Слышимость была плохая – треск, шорох, – но я все равно заметил, что ты пришепетываешь. Еще подумал, что с тобой случилось – то ли зуб болит, то ли побил кто. Мы с Ленкой и Виком сидели. Я им сразу сказал, как положил трубку, – дескать, не понимаю, что с тобой... А сейчас ты не пришепетываешь. Значит, днем мне звонил кто-то другой, назвавшийся твоим именем. Но зачем?!
– Уэс и его команда поехали в ДК в пять, как и договаривались, – спокойно сказал Клим, внимательно глядя на Стива. – Из-за потопа автобус шел до остановки «Парк», так что пришлось идти через парк. Там их встретили, но все обошлось сравнительно мирно.
– Господи! – Стив схватился за голову. – Если бы я знал – обязательно бы вас отвез! Но я и предположить не мог, что…
– Поэтому тебе и позвонили, – кивнул Клим.
Он собирался переговорить с Ленкой и Виком как можно скорее, хотя Стиву, как и Олегу, поверил сразу и безоговорочно. Если Стив придумал шепелявость сам или упомянул о ней по чьей-то указке – «Гвоздям» не сдюжить против настолько толковых противников. Но во всех остальных отношениях враг вел себя гораздо более предсказуемо и наверняка был не прочь стравить рокеров между собой.
Окончание - вкомментах.
@темы: WTF-2019
понедельник, 22 апреля 2019
Начинаю выкладывать свои работы с WTF. Первые две - это выполнение шикарных читательских заявок.
Название: Когда падает снег
Автор: Лис с серебристым мехом
Бета: Lexandrix D-Cross
Размер: драбл, 998 слов
Пейринг/Персонажи: Герой песни и мир его мечты
Категория: джен с намеками на гет
Жанр: general
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Он спускается по лестнице, тянет на себя дверь подъезда — и выходит в совершенно иной мир, сказочно прекрасный. Мир своей мечты.
Примечание: Фик написан по читательской заявке по песне «Могилы младших сестер» группы «Ю-Питер».
Предупреждение: Все герои фика и события, о которых в нем рассказывается, полностью вымышлены. Любое сходство с реальными людьми и событиями является случайным и непреднамеренным.
читать дальшеОбычно он работает, когда семья засыпает. Стихает шум, суета, крики — можно сосредоточиться на главном.
Странности начинаются с шороха — тихого, еле заметного. Потом он превращается в постукивание. Оно вскоре сменяется шагами — легкими, почти невесомыми, но очень решительными.
Затем раздается едва слышный шепот и смешки. Но это длится недолго. Десятки голосов заглушает один-единственный голос, звонкий и нежный, как вода в горном ручье:
— Где же ты? Иди к нам! Мы так давно тебя ждем!
Умом он понимает, что слышать голос, когда рядом никого нет, — это неправильно. Но не все в человеческой жизни подчиняется разуму. Удивляясь сам себе, он встает, направляется к входной двери и покидает квартиру, не забыв проконтролировать замок, который с трудом защелкивается.
Он спускается по лестнице, тянет на себя дверь подъезда — и выходит в совершенно иной мир, сказочно прекрасный. Мир своей мечты.
Там нет грязи. Нет сбивающего с толку многоцветья, в котором легко потеряться, заблудиться, свернуть с пути. Нет ярких красок, затмевающих разум, помрачающих чувства, выпускающих на волю шквал страстей. Нет сомнений, нет страха совершить ошибку, нет темного томления плоти.
Мир его мечты светел, однозначен — и восхитительо монохромен. Там есть только белый цвет — цвет ясности и чистоты.
На поросших белой травой берегах молочно-белых рек растут кипенно-белые цветы, завораживающие своей прелестью. Рядом возвышаются белоснежные деревья, шелестящие ослепительно-белой листвой. На их ветвях поют сияющие белые птицы — их пение прекраснее, чем все, что он когда-либо слышал в жизни.
Чуть подальше стоят невысокие дома — столь же белые и совершенные, как все остальное. Здания располагаются по обеим сторонам улицы, в конце которой находится место, куда он идет. Он знает, как называется это место, — Белый Дворец. Именно там его ждут.
Кто ждет?!.. Он вдруг спотыкается. Кто ждет его в Белом Дворце, почему так нужно туда попасть?..
— Я жду, — вдруг раздается смутино знакомый голос. — Я тебя жду. Так долго…
Он поднимает глаза — и видит, что совсем рядом стоит одетая в длинное белое платье девушка. У нее белоснежная кожа, очень светлые волосы и голубые как льдинки глаза.
В первый миг девушка кажется незнакомой — но потом он понимает, что видел ее много раз. В институтских аудиториях, в битком набитых автобусах, в салонах самолетов, на вечеринках и пьянках, в прокуренных зальчиках и в шикарных залах, за кулисами и на сцене на подпевках.. Всегда замечал, хотел подойти и познакомиться, — но она ускользала прежде, чем удавалось к ней пробиться.
— Да! — она улыбается торжествующе. — Я знала, что ты помнишь меня! Мы давно идем друг к другу — и вот наконец встретились.
Она кладет руку ему на плечо. Прикосновение тоже кажется знакомым. Он вдруг понимает, что на сцене она не только стояла в хоре, но еще и иногда подходила и клала руку ему на плечо. Странно, почему этого никто не замечал?!
— А зачем другим видеть то, что им не нужно? — она снова улыбается. — Но это уже прошлое. Идем!
Она целует его в губы — и в его голове настает окончательная ясность. Он наконец-то дома — как можно было об этом забыть?! Ведь именно здесь его истинный дом. Здесь спокойно и чисто, нет ничего пестрого и смущающего. Здесь не нужно отвлекаться на ерунду, здесь невозможно вляпаться в грязь. Здесь наконец-то удастся сложить из своей никчемной жизни слово В-Е-Ч…
Он вдруг ощущает какое-то неудобство, механически опускает руку в карман и достает то, что там лежит — пеструю бессмысленную ерунду.
Уменьшенная копия древнеегипетской статуэтки — интересно, он сам ее купил во время поездки или друг подарил? Странно, что забылось. А ведь когда-то казалось очень важным, он помнит!
Горсть монет — а за аренду зала он не успел заплатить. Ничего, другие заплатят! Но все равно как-то неприятно.
Завернутое в фольгу печенье — его испекла жена прошлым утром, а он взял, чтобы перекусить ночью, не отрываясь от работы.
Деталь конструктора — он вечером собирал с детьми и случайно положил в карман…
— Бяка! — Девушка улыбается совершенно ослепительно. — Брось!
— Б-рось! — ревет внезапно поднявшийся ветер.
— Брось! — Она тянет его за рукав. — Нас ждут!
Он смотрит туда же, куда глядит она, — и видит сверкающую белую колесницу, в которую запряжены снежно-белые лошади.
— Да, это за нами. — Она снова улыбается, на этот раз тепло и одобрительно. — Брось — и мы полетим!
Он понимает, что девушка права. Если он ее послушает — случится счастье.
Но не все в человеческой жизни подчиняется разуму. Он сжимает руку с безделушками в кулак — и подносит к лицу.
Сразу становится жарко.
В голове раздается дикий звон.
***
Проснувшись, он несколько минут лежит, закрыв глаза, а потом поднимается и тихо идет сначала в ванную, а потом — на кухню готовить завтрак.
В такие утра он всегда просыпается первым и больше не может заснуть.
В окно не смотрит — и так понятно, что ночью выпал первый снег.
Впервые он увидел этот сон на следующее утро после самого страшного дня своей жизни. Тогда казалось, что впереди только тьма. Жить не хотелось абсолютно. Но, как и сейчас, как и много других раз, спасли безделушки, случайно оказавшиеся в кармане. Он не смог их выбросить, как ни старался.
С тех пор много воды утекло. Годы незаметно сложились в десятилетия. Жизнь его заканчивалась много раз — и много раз начинала совершенно новый отсчет.
Но, что бы ни случалось, этот сон приходит снова и снова. Снится нечасто — в ночь первого снега; в ночь, когда зима наступает окончательно; в ночь первых больших морозов; в ночь первой настоящей метели. Ни венсной, ни летом, ни в первой половине осени этот сон не приходит.
Он ставит чайник, включает плиту, достает из холодильника еду. Мир, виденный во сне, — это действительно мир его мечты. Он отдал бы немало за то, чтобы уйти туда навсегда. Но иногда — как минимум в такие утра — мир мечты вызывает у него скорее страх, чем восхищение.
И, как всегда в такие утра уже много десятилетий подряд, раздается телефонный звонок. До последней нотки знакомый голос радостно орет:
— Привет, старик! Что-то мы давно не виделись. Мхом покрываться начали! Надо бы собраться всей компанией, оторваться по полной…
— Когда? — Губы сами собой разъезжаются в улыбке. Отрыв будет совсем не таким безумным, как в дни далекой юности: они люди уже немолодые, у всех жены, дети и внуки. Но веселиться старая гвардия не разучилась до сих пор. В отрыве не будет ничего светлого или ясного — сплошная сумятица и пестрота. Но и это ему зачем-то очень-очень нужно. Ради такого стоит возвращаться.
Название: Легенда
Автор: Лис с серебристым мехом
Бета: Lexandrix D-Cross
Размер: мини, около 2000 слов
Пейринг/Персонажи: герои легенды
Категория: джен
Жанр: general
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Пожелай мне удачи в бою.
Примечание: Фик написан по заявке Ридра Вонг по песне «Легенда» группы «Кино». Впрочем, автора, кажется, занесло немного в сторону. В фике использованы фрагменты стихотворений Александра Башлачева, Александра Елина, Алексея Хвостенко, Андрея Макаревича, Армена Григоряна, Бориса Гребенщикова, Булата Окуджавы, Виктора Цоя, Владимира Высоцкого, Владимира Шахрина, Вячеслава Бутусова, Егора Летова, Ильи Кормильцева, Константина Кинчева, Насти Полевой, Юрия Шевчука.
читать дальшеКогда-то у каждого из них была мирная жизнь. Они могли без страха учиться, работать, куролесить вместе с друзьями, встречаться с девушками. И никто не ведал, какой он боец, всем им просто хотелось пожить. Но на вопрос, пассажир он или машинист в поезде своей жизни, каждый дал вполне однозначный ответ.
Почему не знавшие битв книжные дети решили отправиться на войну, не понимали до конца, наверное, даже они сами. Почему никого не остановило ни слабое зрение, ни пацифистские убеждения, ни таланты в самых разных областях искусства, позволявшие вести свою собственную битву со Злом вдали от театра боевых действий? Загадка.
Впрочем, в разгар войны все эти вопросы уже не имели никакого практического смысла. В окопах под огнем стало важным совсем иное – умение выживать там, где выжить невозможно.
Черных туч котлы чугунные кипят. В белых трещинах шипят гадюки-молнии. Дальний путь – канава торная. Все через пень-колоду-кочку кувырком да поперек.
Между двух границ – Неба и Земли – крылья певчих птиц опалят угли…
Война безжалостно выбраковывала всех, кто не справлялся. Выживали лишь наиболее приспособленные.
В окопах категорически не рекомендовалось ныть, жаловаться на жизнь и возмущаться несправедливостью мирового порядка. В почете было спокойное неброское мужество, готовность помогать другим, умение даже в самых отчаянных обстоятельствах находить поводы для радости и веселья. Не знаете, как можно веселиться в окопах под огнем? Эти парни знали как.
Танцевать, когда падает снег. Танцевать, когда падают птицы. Танцевать, когда солнце в лицо. Танцевать, когда траур на лицах. Танцевать на пьяных столах,
Танцевать на могилах друзей…
Некоторые девочки это тоже знали. Мальчики относились к своим фронтовым подругам по рыцарски, но испокон веков девушкам на любой войне приходится в тысячу раз сложнее, чем мужчинам.
Я исполняю танец на цыпочках, который танцуют все девочки. Я исполняю танец бесхитростный, который танцуют все девочки моего роста…
Жизнь бойцов складывалась просто и незатейливо. В окопах большую часть года хлюпала вода. Летом стояла безумная жара, зимой – дикий мороз, весной и осенью вода иногда была по пояс, а с неба лили постоянные дожди.
Артиллерия противника регулярно вела по окопам шквальный огонь. Его требовалось пережидать, упав на землю (точнее, в воду), закрыв глаза и зажав руками уши. Но бойцы не унывали. Они умели не плакать в ледяной воде и почти не гореть в огне.
Когда артиллеристы противника уставали и шли в тыл обедать, следовало отряхнуться и начать перекличку с соседями. Если кто-то молчал, то к месту, где он раньше был подползали все уцелевшие соседи и начинали откапывать из-под завала. Живому, но оглушенному, отдавали последние куски подмоклого хлеба, последние глотки воды и спирта и последние сигареты. Раненых относили в тыл, а сами возвращались на передовую. Погибших хоронили там же, на позициях, всем миром. На поминках пили спирт и в основном молчали. Никто не распинался о том, что значил для него погибший боевой товарищ, и не обещал за него отомстить. Все всё и так понимали.
Раненые надолго в госпиталях не залеживались и стремились поскорее вернуться на фронт. Выбитых зубов недостаточно, чтобы убить в человеке живую человеческую душу. И сломанных ребер тоже недостаточно. И сотрясения мозга. А уж всякие синяки и царапины и вовсе не считаются.
Гораздо страшнее было, когда огонь противника выжигал в солдате живую душу – способность радоваться жизни и творить. Это было жутко – и иногда случалось. Сожженные изнутри были бесполезны в битве. Они рано или поздно уходили в тыл – или погибали совсем.
Но даже в самые страшные минуты уцелевшие парни и девушки если не верили, то надеялись: даже если они исчезнут, то не пропадут совсем. Останется память. Но кто-нибудь поймет, кто-нибудь дойдет, кто-нибудь услышит. Кто-нибудь рискнет, кто-нибудь возьмет, кто-нибудь допишет. Кто-нибудь найдет что-то для себя, кто-нибудь на свете…
Когда сидеть в окопах становилось совсем уж невмоготу, бойцы шли на врага в атаку. Со стороны это выглядело смешно и нелепо.
Плюшевый мишутка лез на небо прямо по сосне. Грозно рычал, прутиком грозил…
Что могли сделать плохо вооруженные разрозненные отряды против тыщеглавого убийцы-дракона и его армии, оснащенной самым современным чудо-оружием? Ничего, абсолютно ничего. Слишком уж велика была разница в силе.
Но кто сказал, что бесполезно биться головой об стену?
В этом мире того, что хотелось бы нам, нет! Мы верим, что в силах его изменить, да!
Они все равно шли в атаку – все вместе, ровным строем, с оружием наперевес, как на последнем параде, точно зная свое место в боевом порядке – локоть к локтю, кирпич в стене. Шли по грязи, по битому стеклу, по соляной кислоте. Там, где надо, там и шли. Атаковали, не задумываясь, для скольких из них эта атака окажется последней. Им нужна была одна победа. Одна на всех.
Иногда тот, кто чувствовал в себе силу, начинал одиночеую атаку, пытаясь любой ценой пробить брешь в обороне противника. На смельчаков и друзья, и враги смотрели как на самоубийц. Это было вполне логично: поначалу такие атаки нередко заканчивались трагически.
Над ними хлопало крыльями черное племя ворон. Небо смеялось, а потом прикусило язык. Волками смотрели звезды из облаков.
Когда в обороне противника появились первые бреши, бойцы не поверили своим глазам. Что заставило дрогнуть дракона? Это мы, наверное, уже никогда не узнаем. Впрочем, древнюю мудрость, гласящую, что Добро сильнее Зла, никто не отменит вовеки веков.
А дальше все развивалось по законам военного искусства – и по законам, по которым жили отчаянные мальчики и девочки.
В брешь, пробитую одним бойцом, устремлялись десятки его товарищей, - и отвоевывали вражеские территории, и отстраивали их по-своему. Кто-то стал дверью, кто-то – замком, кто-то – ключом от замка.
Время на другой параллели сквозняками рвалось сквозь щели.
Отбитый окоп. Система укреплений. Бастион. Крепость и прилегающие к ней земли – надо же, сколько мы прошли оказывается!
Дикий безмолвный вой над боевым товарищем, который заплатил жизнью за граниозный прорыв.
Контратака противниа – ну, это уже просто несерьезно! Такое даже пять лет назад не слишком-то пугало тихих интеллигентных мальчиков, не знавших битв. А уж сейчас, после всего, это встречается просто и отбивчается на раз-два-три. Ну-ка, построились, все вместе… Раз-два, взяли! Еще раз! Вот так! Эта земля теперь наша!
Ух ты! А вот это уже серьезно. Дракон расправил крылья и взлетел над огромной землей. Многоголосо звучит эфир: «Опять на старте война!»
Ну что, мужики?.. И дамы, разумеется. Уж где-где, а тут без нас не обойдется.
Сегодня самый лучший день. Знамена реют над полками. Сегодня самый светлый день. Сегодня – битва с дураками.
И снова под шквальным артиллерийским огнем они вылезали из окопов, распрямлялись во весь рост и шли в атаку.
Нас ждет огонь смертельный, но все ж бессилен он. Сомненья прочь – уходит в ночь отдельный десятый наш десантный батальон.
Долго шли зноем и морозами. Всё снесли – и остались вольными. Жрали снег с кашею берёзовой. И росли вровень с колокольнями…
И свершилось невозможное. Дракон дал слабину. Немного помаячил в нребе – и исчез, словно его и не было никогда. Защищать отсутствующего монстра не захотел никто.
И внезапно в вечность вдруг превратился миг.
И начался праздник. Гуляли так, как не гуляли никогда прежде. Выжившие пили за победу и за здоровье боевых товарищей. Хохотали взахлеб, вспоминая смешные случаи, которых много происходило во время войны, - и плакали без слез. И рядом с уцелевшими были все их друзья – и те, кто не дожил до победы, и те, кто выжил физически, но потерял на войне душу. А небо сверху смотрело на них с радостью и тоской.
Праздник победы оказался последним разом, когда абсолютно все герои великой войны собрались вместе. Но они этого еще не знали. Не ведали и того, что именно военные годы – страшные, нищие, безумные, отчаянгные – станут самым светлым и прекрасным, что было в их жизни.
Свечи в мерцающих пространствах, и мудрые молчаливые звери на границе темноты, и сладостный ужас неведомой атаки, падающие гардины, летящие чашки и чайники, полыхающие ели, несбыточные заклинания, исполинские кактусы, зоркие букеты, золотистая тайнопись лунной ночи, странные ритуалы круговых циферблатных движений – все это осталось с бойцами навсегда.
***
Когда война закончилась, наступил мир. Никто не знал, что же будет с родиной и с нами. Солдаты возвращались домой со сладким чувством победы, с горьким чувством вины.
Судьбы победителей сложились именно так, как судьбы победителей любой войны.
Оказалось, что никому из штатских не нужен и не интересен опыт бойцов и тот ужас, который они пережили на фронте.
Впрочем, долго расстраиваться было некогда. Земля лежала в ржавчине, церкви смешали с золой. Пора было возвращаться домой и отстраивать все заново.
Мирная жизнь разделяла боевых товарищей так, как они и вообразить не могли. Делила на тех, кто не хотел больше воевать ни за какие сокровища мира, - и на тех, кто собирался продолжать борьбу со Злом до победного конца. На тех, кто нашел новый смысл своего существования в мирной жизни, - и на тех, кто хотел, но не смог, поэтому навсегда остался в прошлом. На тех, кто научился зарабатывать, - и на тех, кто не умел. На тех, кто завязал, - и на тех, кто продолжал пить и колоться. Не обошлось и без споров о политике, куда же без нее. Впрочем, горького мармелада до отвала наелись все – и те, кого считали неудачниками, и те, кто, по общему мнению, был успешен.
Серым пеплом, синей сажей вымазала жизнь все, что мы считали важным, все, чем мы клялись.
А смерть, которая всегда ходила рядом с отчаянными парнями и девушками, не покинула их и в мирное время. Боевые товарищи теперь чаще всего собирались на похоронах тех, с кем совсем недавно сражались плечом к плечу.
Рак. Передоз. Самоубийство. Инфаркт. Алкоголизм. Несчастный случай. Самоубийство. Передоз. Алкоголизм. Рак. Пропал без вести.
Поминки. Еще одни. И еще. И еще!.. Сбор средств на помощь вдове и детям ушедшего товарища: он жил очень бедно.
С каждым годом все больше могучих бойцов превращались в памятники и мемориальные доски. Уцелевшие недоумевали: как же так, он ведь только что был здесь, мы недопили, недоспорили…
А годы шли. Выжившие герои великой войны и сами превращались в легенду. Растили детей. Воспитывали новых бойцов, вызывая священный трепет (а порой и непонимание) у мальчиков и девочек младших поколений, абсолютно не знавших, что такое война. Отмечали юбилеи.
О войне не вспоминали долго – лет десять как минимум. А потом всех словно прорвало. Говорили, захлебываясь, то перебивая друг друга, то умолкая на полуслове. Лишь ушедших друзей вспоминали неохотно – и только в разговорах со своими.
Оглядываясь назад, бойцы и сами не понимали, как пережили вот это вот все. Как сумели не утонуть в болотах, выстояли под огнем, не поддались сладкой маре. Многие по мере сил пытались защитить молодежь от ужасов, с которыми сталкивались сами, позабыв, что любые уговоры бесполезны, когда высокая в небе звезда зовет тебя в путь.
***
Но все это будет птом. А в ночь после великой победы все уыцелевшие вырубились там же, где и праздновали. Вместе теплей, а самое главное на войне – сохранять тепло.
Если бы враги напали в ту ночь, то победили бы. Но враги уже привыкли бояться отчаянных мальчиков и девочек, которые жили так, словно бессмертны. Поэтому враги не атаковали – враги валились в грязь, о пощаде крича, победившим сдаваясь на милость.
А над спящими героями и над самим небом в ночь победы фантастическим сказочным светом сиял Город Золотой, куда возможно долететь лишь ангелам и стонам. Но все живые спали и его не видели, а ушедшие были частью этого города и не удивлялись.
Название: Когда падает снег
Автор: Лис с серебристым мехом
Бета: Lexandrix D-Cross
Размер: драбл, 998 слов
Пейринг/Персонажи: Герой песни и мир его мечты
Категория: джен с намеками на гет
Жанр: general
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Он спускается по лестнице, тянет на себя дверь подъезда — и выходит в совершенно иной мир, сказочно прекрасный. Мир своей мечты.
Примечание: Фик написан по читательской заявке по песне «Могилы младших сестер» группы «Ю-Питер».
Предупреждение: Все герои фика и события, о которых в нем рассказывается, полностью вымышлены. Любое сходство с реальными людьми и событиями является случайным и непреднамеренным.
читать дальшеОбычно он работает, когда семья засыпает. Стихает шум, суета, крики — можно сосредоточиться на главном.
Странности начинаются с шороха — тихого, еле заметного. Потом он превращается в постукивание. Оно вскоре сменяется шагами — легкими, почти невесомыми, но очень решительными.
Затем раздается едва слышный шепот и смешки. Но это длится недолго. Десятки голосов заглушает один-единственный голос, звонкий и нежный, как вода в горном ручье:
— Где же ты? Иди к нам! Мы так давно тебя ждем!
Умом он понимает, что слышать голос, когда рядом никого нет, — это неправильно. Но не все в человеческой жизни подчиняется разуму. Удивляясь сам себе, он встает, направляется к входной двери и покидает квартиру, не забыв проконтролировать замок, который с трудом защелкивается.
Он спускается по лестнице, тянет на себя дверь подъезда — и выходит в совершенно иной мир, сказочно прекрасный. Мир своей мечты.
Там нет грязи. Нет сбивающего с толку многоцветья, в котором легко потеряться, заблудиться, свернуть с пути. Нет ярких красок, затмевающих разум, помрачающих чувства, выпускающих на волю шквал страстей. Нет сомнений, нет страха совершить ошибку, нет темного томления плоти.
Мир его мечты светел, однозначен — и восхитительо монохромен. Там есть только белый цвет — цвет ясности и чистоты.
На поросших белой травой берегах молочно-белых рек растут кипенно-белые цветы, завораживающие своей прелестью. Рядом возвышаются белоснежные деревья, шелестящие ослепительно-белой листвой. На их ветвях поют сияющие белые птицы — их пение прекраснее, чем все, что он когда-либо слышал в жизни.
Чуть подальше стоят невысокие дома — столь же белые и совершенные, как все остальное. Здания располагаются по обеим сторонам улицы, в конце которой находится место, куда он идет. Он знает, как называется это место, — Белый Дворец. Именно там его ждут.
Кто ждет?!.. Он вдруг спотыкается. Кто ждет его в Белом Дворце, почему так нужно туда попасть?..
— Я жду, — вдруг раздается смутино знакомый голос. — Я тебя жду. Так долго…
Он поднимает глаза — и видит, что совсем рядом стоит одетая в длинное белое платье девушка. У нее белоснежная кожа, очень светлые волосы и голубые как льдинки глаза.
В первый миг девушка кажется незнакомой — но потом он понимает, что видел ее много раз. В институтских аудиториях, в битком набитых автобусах, в салонах самолетов, на вечеринках и пьянках, в прокуренных зальчиках и в шикарных залах, за кулисами и на сцене на подпевках.. Всегда замечал, хотел подойти и познакомиться, — но она ускользала прежде, чем удавалось к ней пробиться.
— Да! — она улыбается торжествующе. — Я знала, что ты помнишь меня! Мы давно идем друг к другу — и вот наконец встретились.
Она кладет руку ему на плечо. Прикосновение тоже кажется знакомым. Он вдруг понимает, что на сцене она не только стояла в хоре, но еще и иногда подходила и клала руку ему на плечо. Странно, почему этого никто не замечал?!
— А зачем другим видеть то, что им не нужно? — она снова улыбается. — Но это уже прошлое. Идем!
Она целует его в губы — и в его голове настает окончательная ясность. Он наконец-то дома — как можно было об этом забыть?! Ведь именно здесь его истинный дом. Здесь спокойно и чисто, нет ничего пестрого и смущающего. Здесь не нужно отвлекаться на ерунду, здесь невозможно вляпаться в грязь. Здесь наконец-то удастся сложить из своей никчемной жизни слово В-Е-Ч…
Он вдруг ощущает какое-то неудобство, механически опускает руку в карман и достает то, что там лежит — пеструю бессмысленную ерунду.
Уменьшенная копия древнеегипетской статуэтки — интересно, он сам ее купил во время поездки или друг подарил? Странно, что забылось. А ведь когда-то казалось очень важным, он помнит!
Горсть монет — а за аренду зала он не успел заплатить. Ничего, другие заплатят! Но все равно как-то неприятно.
Завернутое в фольгу печенье — его испекла жена прошлым утром, а он взял, чтобы перекусить ночью, не отрываясь от работы.
Деталь конструктора — он вечером собирал с детьми и случайно положил в карман…
— Бяка! — Девушка улыбается совершенно ослепительно. — Брось!
— Б-рось! — ревет внезапно поднявшийся ветер.
— Брось! — Она тянет его за рукав. — Нас ждут!
Он смотрит туда же, куда глядит она, — и видит сверкающую белую колесницу, в которую запряжены снежно-белые лошади.
— Да, это за нами. — Она снова улыбается, на этот раз тепло и одобрительно. — Брось — и мы полетим!
Он понимает, что девушка права. Если он ее послушает — случится счастье.
Но не все в человеческой жизни подчиняется разуму. Он сжимает руку с безделушками в кулак — и подносит к лицу.
Сразу становится жарко.
В голове раздается дикий звон.
***
Проснувшись, он несколько минут лежит, закрыв глаза, а потом поднимается и тихо идет сначала в ванную, а потом — на кухню готовить завтрак.
В такие утра он всегда просыпается первым и больше не может заснуть.
В окно не смотрит — и так понятно, что ночью выпал первый снег.
Впервые он увидел этот сон на следующее утро после самого страшного дня своей жизни. Тогда казалось, что впереди только тьма. Жить не хотелось абсолютно. Но, как и сейчас, как и много других раз, спасли безделушки, случайно оказавшиеся в кармане. Он не смог их выбросить, как ни старался.
С тех пор много воды утекло. Годы незаметно сложились в десятилетия. Жизнь его заканчивалась много раз — и много раз начинала совершенно новый отсчет.
Но, что бы ни случалось, этот сон приходит снова и снова. Снится нечасто — в ночь первого снега; в ночь, когда зима наступает окончательно; в ночь первых больших морозов; в ночь первой настоящей метели. Ни венсной, ни летом, ни в первой половине осени этот сон не приходит.
Он ставит чайник, включает плиту, достает из холодильника еду. Мир, виденный во сне, — это действительно мир его мечты. Он отдал бы немало за то, чтобы уйти туда навсегда. Но иногда — как минимум в такие утра — мир мечты вызывает у него скорее страх, чем восхищение.
И, как всегда в такие утра уже много десятилетий подряд, раздается телефонный звонок. До последней нотки знакомый голос радостно орет:
— Привет, старик! Что-то мы давно не виделись. Мхом покрываться начали! Надо бы собраться всей компанией, оторваться по полной…
— Когда? — Губы сами собой разъезжаются в улыбке. Отрыв будет совсем не таким безумным, как в дни далекой юности: они люди уже немолодые, у всех жены, дети и внуки. Но веселиться старая гвардия не разучилась до сих пор. В отрыве не будет ничего светлого или ясного — сплошная сумятица и пестрота. Но и это ему зачем-то очень-очень нужно. Ради такого стоит возвращаться.
Название: Легенда
Автор: Лис с серебристым мехом
Бета: Lexandrix D-Cross
Размер: мини, около 2000 слов
Пейринг/Персонажи: герои легенды
Категория: джен
Жанр: general
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Пожелай мне удачи в бою.
Примечание: Фик написан по заявке Ридра Вонг по песне «Легенда» группы «Кино». Впрочем, автора, кажется, занесло немного в сторону. В фике использованы фрагменты стихотворений Александра Башлачева, Александра Елина, Алексея Хвостенко, Андрея Макаревича, Армена Григоряна, Бориса Гребенщикова, Булата Окуджавы, Виктора Цоя, Владимира Высоцкого, Владимира Шахрина, Вячеслава Бутусова, Егора Летова, Ильи Кормильцева, Константина Кинчева, Насти Полевой, Юрия Шевчука.
читать дальшеКогда-то у каждого из них была мирная жизнь. Они могли без страха учиться, работать, куролесить вместе с друзьями, встречаться с девушками. И никто не ведал, какой он боец, всем им просто хотелось пожить. Но на вопрос, пассажир он или машинист в поезде своей жизни, каждый дал вполне однозначный ответ.
Почему не знавшие битв книжные дети решили отправиться на войну, не понимали до конца, наверное, даже они сами. Почему никого не остановило ни слабое зрение, ни пацифистские убеждения, ни таланты в самых разных областях искусства, позволявшие вести свою собственную битву со Злом вдали от театра боевых действий? Загадка.
Впрочем, в разгар войны все эти вопросы уже не имели никакого практического смысла. В окопах под огнем стало важным совсем иное – умение выживать там, где выжить невозможно.
Черных туч котлы чугунные кипят. В белых трещинах шипят гадюки-молнии. Дальний путь – канава торная. Все через пень-колоду-кочку кувырком да поперек.
Между двух границ – Неба и Земли – крылья певчих птиц опалят угли…
Война безжалостно выбраковывала всех, кто не справлялся. Выживали лишь наиболее приспособленные.
В окопах категорически не рекомендовалось ныть, жаловаться на жизнь и возмущаться несправедливостью мирового порядка. В почете было спокойное неброское мужество, готовность помогать другим, умение даже в самых отчаянных обстоятельствах находить поводы для радости и веселья. Не знаете, как можно веселиться в окопах под огнем? Эти парни знали как.
Танцевать, когда падает снег. Танцевать, когда падают птицы. Танцевать, когда солнце в лицо. Танцевать, когда траур на лицах. Танцевать на пьяных столах,
Танцевать на могилах друзей…
Некоторые девочки это тоже знали. Мальчики относились к своим фронтовым подругам по рыцарски, но испокон веков девушкам на любой войне приходится в тысячу раз сложнее, чем мужчинам.
Я исполняю танец на цыпочках, который танцуют все девочки. Я исполняю танец бесхитростный, который танцуют все девочки моего роста…
Жизнь бойцов складывалась просто и незатейливо. В окопах большую часть года хлюпала вода. Летом стояла безумная жара, зимой – дикий мороз, весной и осенью вода иногда была по пояс, а с неба лили постоянные дожди.
Артиллерия противника регулярно вела по окопам шквальный огонь. Его требовалось пережидать, упав на землю (точнее, в воду), закрыв глаза и зажав руками уши. Но бойцы не унывали. Они умели не плакать в ледяной воде и почти не гореть в огне.
Когда артиллеристы противника уставали и шли в тыл обедать, следовало отряхнуться и начать перекличку с соседями. Если кто-то молчал, то к месту, где он раньше был подползали все уцелевшие соседи и начинали откапывать из-под завала. Живому, но оглушенному, отдавали последние куски подмоклого хлеба, последние глотки воды и спирта и последние сигареты. Раненых относили в тыл, а сами возвращались на передовую. Погибших хоронили там же, на позициях, всем миром. На поминках пили спирт и в основном молчали. Никто не распинался о том, что значил для него погибший боевой товарищ, и не обещал за него отомстить. Все всё и так понимали.
Раненые надолго в госпиталях не залеживались и стремились поскорее вернуться на фронт. Выбитых зубов недостаточно, чтобы убить в человеке живую человеческую душу. И сломанных ребер тоже недостаточно. И сотрясения мозга. А уж всякие синяки и царапины и вовсе не считаются.
Гораздо страшнее было, когда огонь противника выжигал в солдате живую душу – способность радоваться жизни и творить. Это было жутко – и иногда случалось. Сожженные изнутри были бесполезны в битве. Они рано или поздно уходили в тыл – или погибали совсем.
Но даже в самые страшные минуты уцелевшие парни и девушки если не верили, то надеялись: даже если они исчезнут, то не пропадут совсем. Останется память. Но кто-нибудь поймет, кто-нибудь дойдет, кто-нибудь услышит. Кто-нибудь рискнет, кто-нибудь возьмет, кто-нибудь допишет. Кто-нибудь найдет что-то для себя, кто-нибудь на свете…
Когда сидеть в окопах становилось совсем уж невмоготу, бойцы шли на врага в атаку. Со стороны это выглядело смешно и нелепо.
Плюшевый мишутка лез на небо прямо по сосне. Грозно рычал, прутиком грозил…
Что могли сделать плохо вооруженные разрозненные отряды против тыщеглавого убийцы-дракона и его армии, оснащенной самым современным чудо-оружием? Ничего, абсолютно ничего. Слишком уж велика была разница в силе.
Но кто сказал, что бесполезно биться головой об стену?
В этом мире того, что хотелось бы нам, нет! Мы верим, что в силах его изменить, да!
Они все равно шли в атаку – все вместе, ровным строем, с оружием наперевес, как на последнем параде, точно зная свое место в боевом порядке – локоть к локтю, кирпич в стене. Шли по грязи, по битому стеклу, по соляной кислоте. Там, где надо, там и шли. Атаковали, не задумываясь, для скольких из них эта атака окажется последней. Им нужна была одна победа. Одна на всех.
Иногда тот, кто чувствовал в себе силу, начинал одиночеую атаку, пытаясь любой ценой пробить брешь в обороне противника. На смельчаков и друзья, и враги смотрели как на самоубийц. Это было вполне логично: поначалу такие атаки нередко заканчивались трагически.
Над ними хлопало крыльями черное племя ворон. Небо смеялось, а потом прикусило язык. Волками смотрели звезды из облаков.
Когда в обороне противника появились первые бреши, бойцы не поверили своим глазам. Что заставило дрогнуть дракона? Это мы, наверное, уже никогда не узнаем. Впрочем, древнюю мудрость, гласящую, что Добро сильнее Зла, никто не отменит вовеки веков.
А дальше все развивалось по законам военного искусства – и по законам, по которым жили отчаянные мальчики и девочки.
В брешь, пробитую одним бойцом, устремлялись десятки его товарищей, - и отвоевывали вражеские территории, и отстраивали их по-своему. Кто-то стал дверью, кто-то – замком, кто-то – ключом от замка.
Время на другой параллели сквозняками рвалось сквозь щели.
Отбитый окоп. Система укреплений. Бастион. Крепость и прилегающие к ней земли – надо же, сколько мы прошли оказывается!
Дикий безмолвный вой над боевым товарищем, который заплатил жизнью за граниозный прорыв.
Контратака противниа – ну, это уже просто несерьезно! Такое даже пять лет назад не слишком-то пугало тихих интеллигентных мальчиков, не знавших битв. А уж сейчас, после всего, это встречается просто и отбивчается на раз-два-три. Ну-ка, построились, все вместе… Раз-два, взяли! Еще раз! Вот так! Эта земля теперь наша!
Ух ты! А вот это уже серьезно. Дракон расправил крылья и взлетел над огромной землей. Многоголосо звучит эфир: «Опять на старте война!»
Ну что, мужики?.. И дамы, разумеется. Уж где-где, а тут без нас не обойдется.
Сегодня самый лучший день. Знамена реют над полками. Сегодня самый светлый день. Сегодня – битва с дураками.
И снова под шквальным артиллерийским огнем они вылезали из окопов, распрямлялись во весь рост и шли в атаку.
Нас ждет огонь смертельный, но все ж бессилен он. Сомненья прочь – уходит в ночь отдельный десятый наш десантный батальон.
Долго шли зноем и морозами. Всё снесли – и остались вольными. Жрали снег с кашею берёзовой. И росли вровень с колокольнями…
И свершилось невозможное. Дракон дал слабину. Немного помаячил в нребе – и исчез, словно его и не было никогда. Защищать отсутствующего монстра не захотел никто.
И внезапно в вечность вдруг превратился миг.
И начался праздник. Гуляли так, как не гуляли никогда прежде. Выжившие пили за победу и за здоровье боевых товарищей. Хохотали взахлеб, вспоминая смешные случаи, которых много происходило во время войны, - и плакали без слез. И рядом с уцелевшими были все их друзья – и те, кто не дожил до победы, и те, кто выжил физически, но потерял на войне душу. А небо сверху смотрело на них с радостью и тоской.
Праздник победы оказался последним разом, когда абсолютно все герои великой войны собрались вместе. Но они этого еще не знали. Не ведали и того, что именно военные годы – страшные, нищие, безумные, отчаянгные – станут самым светлым и прекрасным, что было в их жизни.
Свечи в мерцающих пространствах, и мудрые молчаливые звери на границе темноты, и сладостный ужас неведомой атаки, падающие гардины, летящие чашки и чайники, полыхающие ели, несбыточные заклинания, исполинские кактусы, зоркие букеты, золотистая тайнопись лунной ночи, странные ритуалы круговых циферблатных движений – все это осталось с бойцами навсегда.
***
Когда война закончилась, наступил мир. Никто не знал, что же будет с родиной и с нами. Солдаты возвращались домой со сладким чувством победы, с горьким чувством вины.
Судьбы победителей сложились именно так, как судьбы победителей любой войны.
Оказалось, что никому из штатских не нужен и не интересен опыт бойцов и тот ужас, который они пережили на фронте.
Впрочем, долго расстраиваться было некогда. Земля лежала в ржавчине, церкви смешали с золой. Пора было возвращаться домой и отстраивать все заново.
Мирная жизнь разделяла боевых товарищей так, как они и вообразить не могли. Делила на тех, кто не хотел больше воевать ни за какие сокровища мира, - и на тех, кто собирался продолжать борьбу со Злом до победного конца. На тех, кто нашел новый смысл своего существования в мирной жизни, - и на тех, кто хотел, но не смог, поэтому навсегда остался в прошлом. На тех, кто научился зарабатывать, - и на тех, кто не умел. На тех, кто завязал, - и на тех, кто продолжал пить и колоться. Не обошлось и без споров о политике, куда же без нее. Впрочем, горького мармелада до отвала наелись все – и те, кого считали неудачниками, и те, кто, по общему мнению, был успешен.
Серым пеплом, синей сажей вымазала жизнь все, что мы считали важным, все, чем мы клялись.
А смерть, которая всегда ходила рядом с отчаянными парнями и девушками, не покинула их и в мирное время. Боевые товарищи теперь чаще всего собирались на похоронах тех, с кем совсем недавно сражались плечом к плечу.
Рак. Передоз. Самоубийство. Инфаркт. Алкоголизм. Несчастный случай. Самоубийство. Передоз. Алкоголизм. Рак. Пропал без вести.
Поминки. Еще одни. И еще. И еще!.. Сбор средств на помощь вдове и детям ушедшего товарища: он жил очень бедно.
С каждым годом все больше могучих бойцов превращались в памятники и мемориальные доски. Уцелевшие недоумевали: как же так, он ведь только что был здесь, мы недопили, недоспорили…
А годы шли. Выжившие герои великой войны и сами превращались в легенду. Растили детей. Воспитывали новых бойцов, вызывая священный трепет (а порой и непонимание) у мальчиков и девочек младших поколений, абсолютно не знавших, что такое война. Отмечали юбилеи.
О войне не вспоминали долго – лет десять как минимум. А потом всех словно прорвало. Говорили, захлебываясь, то перебивая друг друга, то умолкая на полуслове. Лишь ушедших друзей вспоминали неохотно – и только в разговорах со своими.
Оглядываясь назад, бойцы и сами не понимали, как пережили вот это вот все. Как сумели не утонуть в болотах, выстояли под огнем, не поддались сладкой маре. Многие по мере сил пытались защитить молодежь от ужасов, с которыми сталкивались сами, позабыв, что любые уговоры бесполезны, когда высокая в небе звезда зовет тебя в путь.
***
Но все это будет птом. А в ночь после великой победы все уыцелевшие вырубились там же, где и праздновали. Вместе теплей, а самое главное на войне – сохранять тепло.
Если бы враги напали в ту ночь, то победили бы. Но враги уже привыкли бояться отчаянных мальчиков и девочек, которые жили так, словно бессмертны. Поэтому враги не атаковали – враги валились в грязь, о пощаде крича, победившим сдаваясь на милость.
А над спящими героями и над самим небом в ночь победы фантастическим сказочным светом сиял Город Золотой, куда возможно долететь лишь ангелам и стонам. Но все живые спали и его не видели, а ушедшие были частью этого города и не удивлялись.
@темы: WTF-2019
вторник, 27 ноября 2018
Начинаю свой дневник.